Станислав Смагин - Там, где мой народ. Записки гражданина РФ о русском Донбассе и его борьбе

Это ведь один из главных, если не главный, историософский выбор России: она может существовать либо как автаркия в строго очерченных этнокультурных границах, как «остров Россия» Цымбурского, либо как стержень единого человечества — по Достоевскому.

Или Россия — сама для себя человечество, либо Россия, охватившая все человечество.

Промежуточные варианты сложны и малореализуемы, ведь, выйдя за границы России Цымбурского, очень сложно найти ту грань, межу, тот вал, на котором нужно остановиться, закрепиться и защищаться. Граница православного мира? Христианского в целом? Экс-СССР? Бывшей Российской Империи? Славянства? Логичнее уж стремиться дальше и дальше, к логическому итогу, к России Достоевского.

Какая из этих двух Россий более правильная, сказать трудно, если вообще можно так ставить вопрос.

В разные эпохи своей истории Россия делала выбор в пользу той или иной метастратегии, на всяком этапе случались грандиозные победы и тяжелейшие неудачи, окончательный выбор, скорее всего, еще не сделан и вряд ли вообще будет сделан когда-нибудь.

Мне, пожалуй, больше импонирует Россия Достоевского, но и у «острова Россия» Цымбурского своя великая правда, глубокая правота и яркая красота.

Да и сам Вадим Леонидович, считая, разумеется, «островную» идею более разумной и плодотворной, признавал эпохи экспансионизма, с формально очерченными рубежами продвижения, но одновременно и наличием осознанного или неосознанного глобального проекта, неотъемлемой частью русской истории.

Он описывал этот феномен в терминах «похищений Европы» и откатов из нее (ибо в одни эпохи Европа фактически была синонимом мира, а в другие натиск на Европу был частью натиска на мир в целом).

Александр Гельевич Дугин дожил, к счастью, до своего преображения в статусе из чудаковатого полумаргинального философа-экстремиста в одного из ключевых отечественных философов и геополитиков, полноправного члена неширокого круга людей, вернувших Крым России, окутанного завесой таинственности демиурга, по мнению зарубежной прессы, имеющего решающее влияние на идеологию и внешнюю политику России.

Вадим Леонидович Цымбурский, к сожалению, чего-то сходного дождаться не успел. Зато живы и переживают расцвет его идеи, причем больше даже не в России, а в мире, где президентскую гонку в единственной супердержаве выиграл претендент с программой своеобразного «острова США».

Собственно, пафос все более набирающего силу антиглобализма — «больше островов, хороших и разных», пусть и дружелюбно открытых в разумных пределах друг другу.

В России же пора Цымбурского еще не настала. Впрочем, не настала по большому серьезному счету и пора Дугина. Наш управляющий класс не способен ментально и финансово отгородить себя от Запада и глобальной политики. При этом все попытки завоевать на многочисленных фронтах статус полноценного участника этой политики имеют столь путаный характер, столь странное целеполагание и столь неоднозначную природу, что лучше уж совсем без них.

Ни туда ни сюда не двигается даже один из немногих вопросов, по которому у Дугина и Цымбурского расхождений не было: о принадлежности Новороссии. На сегодня он решен не в пользу обоих философов. Крым вернули, а все остальное…

За несколько дней до юбилея Цымбурского я в Луганске участвовал в конференции «Холодная война: проблемы и уроки». В своем докладе о холодной войне как части общего цивилизационно-геополитического противостояния России и Запада упомянул и Цымбурского, для которого советские претензии на «похищение Европы» были закономерным и логичным продолжением царских. Его речь не совсем об этом.

В Луганске я бываю реже, чем в Донецке, полнокровно вообще был там лишь в первый раз, и меня поразила та ревнивая язвительность, местами переходящая в ревность, с которой некоторые вполне достойные луганчане говорят о ДНР. Да, в чем-то это обычные межрегиональные дули в карманах, схожие с отношениями хотя бы МКАДа и совокупного «зам-када», разница, однако, в том, что между МКАДом и «замкадом» нет границы и таможни.

Тут поневоле задумаешься, какова в шутке Андрея Пургина «ничто не поссорит два братских народа, донецкий и луганский» доля этой самой шутки.

Очень не хотелось бы наблюдать, как даже при относительно благоприятном «приднестровском» сценарии, подразумевающем отказ от немедленных попыток насильно запихнуть Донбасс в состав Украины, две республики превратятся в «остров ДНР» и «остров ЛНР», отчужденные взаимно и обе — от Российской Федерации.

Это будет означать провал России как субъекта истории, причем России любой. А очень хочется еще пожить если не по Достоевскому, то по Цымбурскому.

В феврале 2017 года много шуму наделало заявление председателя Государственной Думы РФ Вячеслава Володина о необходимости законодательно защитить от оскорблений институт президентства. Вячеслав Викторович, в частности, сослался на США, где «за высказывания в адрес Барака Обамы в 2015 году человека четыре получили серьезные сроки наказания». Правда, при ближайшем рассмотрении всех случаев, которые теоретически могут являться базисом приведенного примера, оказывается, что дело было чуть иначе. Кого-то посадили, но не за ругань, а за прямые угрозы жизни смуглолицего осквернителя российских подъездов, а один военнослужащий действительно пострадал именно за написанные в соцсетях гадости, но — не посажен в тюрьму, а уволен со службы; и все это — не в одном 2015 году, а «размазано» по всему второму сроку Обамы. Прискорбно, что и на самых высоких этажах отечественного управленческого класса столь поверхностно подходят к вопросам фактчекинга, но речь сейчас о другом.

Законодательная защита от оскорбления, поругания, ревизии и деформации тех или иных институтов и дискурсов, критически важных для национальной идентичности и крепости государственного здания, дело обычное и распространенное. Под защиту могут попасть религия, Церковь, армия. У нас в современной РФ законодательно опекается общепринятая версия Великой Отечественной войны, а во Франции в роли объекта опеки выступает французский язык — бережно-суровое регулирование его бытия и отношения к нему даже вызывает вопрос, почему к остальным опорным точкам нации и государственности тамошние власти подчеркнуто халатны.

Традиция криминализации словесных посягательств на правителя страны имеет особенно почтенный послужной список. Правда, в Древнем Риме юридическое понятие crimen laesae majestatis (преступление оскорбления величия) изначально подразумевало в первую очередь оскорбление величия римского народа, но в эпоху императоров, конкретно при Тиберии, стало активно распространяться и на величество. Уходит корнями в глубину веков и вопрос о соотношении института верховного руководства страны — исторически в первую очередь это монархия — и его конкретного персонификатора, а также о соотношении ипостасей персонификатора. Наиболее известное исследование корпуса идей, согласно которым в личности правителя причудливо синтезируются человеческое начало и эманация сакрального института верховной власти, — это, конечно, «Два тела короля» Эрнста Канторовича. Времена меняются, но идеи, пусть и принимая несколько другие формы, остаются. Сейчас, правда, концепция «политической теологии», как ее назвал Канторович, присуща скорее не оставшимся немногочисленным формальным монархиям, а разной степени авторитарности государствам с квазимонар-хическими и квазифеодальными чертами, одно из которых — наше богоспасаемое Отечество.