Михаил Гиголашвили - Кока

От этого человеческого разговора Кока немного успокоился. У арабов в Париже есть хорошая пословица: “Человек – лекарство человека”. Вот Абдул – его лекарство! Человеку расстрел светит, а он пытается зубы чистить! И вокруг все нормальны на вид, а не какие-то бугаи-бизоны с тату на бритых бошках. “Может быть, как-нибудь образуется? Выживу? Другие же выживают?”

В первый раз пульс жизненной энергии шевельнулся в нём, торкнулся, дал слабые побеги надежды: авось обойдётся – и тут же наплывы тоски поглотили их. Как может обойтись, если слова, что он ничего не знает о наркотиках, следователь даже не удосужился внести в протокол? И когда суд? И сколько сидеть в тюрьме? И потом в зоне? От дыма и свинцовой неизвестности стала гудеть голова.

Помолчали.

В камере-карантине мало разговоров – люди друг с другом не знакомы, все случайные, сидят тихо-мирно. Шлёпают карты. Кто-то чиркает спичками. Течёт струйка воды в неисправном кране. С прихрипом вздыхает старец в вязаной шапочке. Горит бессонная лампа. Места на нарах много – все лежат свободно. Никого чушкарного вида нет – хотя все немыты-небриты-нечёсаны.

Где-то приглушённо звучат голоса.

– Мне мусорила кричит: “Ты не просекаешь, что тебе капец!” А я ему: “Веник бы подвязал! Фактов у тебя – ноль. Нет у тебя силы меня на кукан насадить!”…

– А у этих двоих хмырей на химии, прикинь, были профессии сучкорез и килькапотрошитель!.. Так один умудрился вагон этих сучков налево пустить, а другой каждый день с килькой в карманах выходил и тут же в рюмочную сдавал, пока их не словили…

– Откуда все эти люди? – тихо спросил Кока у дяди Абдула.

Тот пожал плечами: из разных мест; или первоходки, или с этапа, или со следствия, с опознания, ещё откуда-то – всех вначале суют в карантин и только потом раскидывают по камерам.

– Каранти-и-н, – горько-насмешливо протянул Кока. – В таком карантине чуму и холеру быстрее поймаешь! Вчера я у параши тараканов видел.

– Полно. Но прожарка тут хорошая, вшей и клопов убивает. Ты на верхние нары не ложись – клопы взбираются на потолок и оттуда на людей кидаются…

– Во Франции жидкость продаётся, польёшь – и ни одного таракана, – вспомнил Кока, как они травили тараканов, набежавших в парижскую квартиру из тайского ресторанчика с первого этажа.

Дядя Абдул горестно покачал головой:

– Так это во Франции! А у нас тут – московское иго! Раньше ярлык на власть из Орды приходил, а сейчас – из Москвы! А наши коршуны тут, на местах, беспределят, а Москву дурят, обманывают…

Кока обмяк, слушая вполуха, лениво поиграл с дядей Абдулом в морской бой на листках из его клетчатого блокнота.

Едва был закончен обед и сданы в кормушку грязные миски, как опять заскрежетал ключ.

– Стройся, шпана! В баню! Живо! – грохоча дручком по двери, кричал морщинистый Око с серым незрячим глазом.

Стали вставать, прыгать с нар, строиться в затылок, руки за спину, прятать сигареты и спички, – хотя куда спрячешь в пустой камере? Подняли старца – тот шатался, как на ветру.

В баню идти через двор.

Кока был так ослеплён солнцем и опьянён воздухом, что чуть не упал, споткнувшись и получив от Ока тычок в бок:

– Но! Под ноги смотри, а не ворон считай!

Зэки во дворе ожили, разминались на ходу, шутили, сыпали прибаутками:

– Дорогая, люблю, скучаю, пришли курить и чаю!

– По посёлку Ильича не ходи без кирпича!

– Среди берёз и сосен принял я ноль восемь!

– Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это!

Дорога недолга. Вот баня – здание из белого кирпича с концлагерной трубой. Перед входом стоит надзиратель с раскосыми глазами. Дядя Абдул шепнул Коке:

– Это Какун, боксёр. На зэках тренируется – затащит в “круглую” и избивает!

– Слышал про “круглую”. За что туда кидают?

– Причину найти всегда можно!

Какун одной рукой держал картонную коробку, другой выдавал из неё каждому кусочек коричневого хозяйственного мыла в половину спичечного коробка. Узкие татарские глаза его бесстрастно переходили с лица на лицо. Завидев, что старец в вязаной шапочке замешкался на входе, он с силой пихнул его в спину, тот влетел внутрь, а Какун радостно засмеялся.

В гулкой бане с мокрыми стенами прямо в потолке, как в газовых камерах, – дырки шести душей. По стенам – три лавки. На столе – куча драных полотенец. Пара полуржавых тазов, рваная мочалка. Раздевалки нет. Пол скользкий. На потолке плесень. В углу – дверь в какое-то помещение, оттуда пышет жаром и слышно грохочущее лязганье.

– Там прожарка! – кивнул дядя Абдул.

Раздался приказ Какуна:

– Всем раздеться! Вещи сдать прожарщику!

Начали снимать одежду. Абдул шепнул:

– Носки в карманы спрячь, а то потом не найдёшь! Туфли тоже скидай.

Двое парней помогали раздеваться старцу – тот кряхтел на всю баню, но шапочку с головы снимать отказывался. Какун сорвал её, кинул в общую кучу:

– Будешь там ещё вшей копить!

Мордатый парень в арестантской робе выкатил из прожарки тележку. Стали туда бросать вещи. Бросив, отходили. Кто-то сел на лавку. Кто-то стоял, прикрыв срам рукой. Кто-то вообще повернулся к стене.

Стоять голыми холодно, но надо ждать, пока нагреется вода. Вид нагих тел отвратителен, напоминает ощипанных кур на базарном прилавке.

Наконец, приказ Какуна:

– Первая шестёрка – под душ!

Из дырок в потолке полилась вода.

Шестеро стали быстро и усиленно намыливаться. Послышались крики:

– Начальник, горячо! Холоднее пусти!

– Теперь холодно, горячей добавь!

За стеной заработал мощный мотор. Пол сотрясался. Что-то звенело и позвякивало, как в поезде.

– Прожарка включилась! – объяснил дядя Абдул.

Минут через пять вода внезапно прекратилась. Кто не успел смыть мыло, похватали полотенца, стали обтираться, а вторая шестёрка уже встала на их места.

– Неужели ремонт не могут тут сделать? В скотских условиях людей держат! – возмущался замёрзший Кока.

– Какой, к чёрту, ремонт? Вертухаям и сотрудникам по полгода зарплату не платят – нет денег в казне, всё разворовано… – Дядя Абдул вздохнул. – И такое мучение всю жизнь… Лучше уж расстрел… – Но Кока ободрил его:

– Сам же говорил, новый кодекс готовят, без вышаков.

– Это когда ещё будет! А расстрел может быть завтра! Иди, наша очередь!

И Кока, осторожно ступая по скользкому полу, пробрался к душу, быстро помылся и схватил по привычке полотенце, но оно было таким мокрым и грязным, что он бросил эту ветошку на пол, встал ногами— и тут же получил окрик Какуна (стоящего всё это время в бане):

– Ты чего, мудак, казённое имущество топчешь? А ну, сошёл с полотенца! Положил на стол! В “круглую” захотел?

В “круглую” Кока не хотел, потому положил тряпку на место.

Стоять голым после душа – холодно, но надо ждать вещей из прожарки.