Михаил Гиголашвили - Кока

– Сам барсук, – незлобиво огрызнулся пожилой, но отставил кружку и с кряхтением ушёл куда-то за вешалки с висевшими в ряд тёмными формами для надзирателей.

Сало быстро распихал по карманам галеты из вазочки. Заметив взгляд Коки, дал ему пару штук, пояснив:

– У Барсука ещё затарено, будь здоров! Не обеднеет, он запасливый! Вся тумба полна!

Мирный, домашний говорок Сала как-то успокаивал.

– Куда меня сейчас?

– На спецы, – равнодушно дожевал Сало галету и потянулся к печенью.

Кока поперхнулся. Зашлось сердце: “Спецы! Спецкамеры!..”

– Там… Там сильно мучают?..

– Кого? – вылупился вертухай.

– Ну, людей…

Сало засмеялся:

– Они нас мучают: это им подай, то принеси, а сами как в санаториях, весь день на боку, чисто медведи в спячке…

Появился Барсук со свёрнутым матрасом под одной рукой. В другой – серое от старости, но чистое, кисло пахнущее бельё.

– Это матрасовка, одеяло-хуяло, подушка, мордотенце. Твоё теперь имущество! Отвечаешь! – Скинув на стул бельё, он подковылял к полке с посудой, выбрал миску, кружку и ложку, вернулся к столику. – Матрас сверни, а посуду засунь в него, легче нести.

– Ясно, – сказал Кока, пытаясь запихнуть всё в свернутый матрас, что с первого раза не удалось: посуда с глухим стуком рассыпалась по полу, а матрас развернулся, едва не сметя Барсукову кружку со столика.

– Тише, мерин! – засмеялся Сало, загружая в рот печенье.

Поднимая с пола миску и кружку, Кока заметил пару прусаков.

– Тут много тараканов? – глупо спросил он.

Сало и Барсук грохнули со смеха:

– А как же! Ещё со времён Екатерины гнездятся!

Кока вспомнил:

– Зубную щётку и пасту можно получить? Уже пять дней зубы не чистил!

– Целоваться с кем задумал? – хрустя печеньем, ухмыльнулся Сало, а Барсук, принимаясь за чай и укоризненно качая головой на пустую вазочку, посоветовал:

– Выпиши в ларьке! У них есть!

Покинули склад, пошли по лестнице наверх. Кока с трудом удерживал под одной рукой свёрнутый матрас с брякающей там посудой, под другой – подушку и одеяло. Волокся обречённо и бездумно.

Миновали первый этаж, второй. Свернули на третий. Тихо. Плакат:

“семья ждёт твоего возвращения к честной жизни”

Из камер – ни звука, только где-то приглушённо посвистывает и похрипывает транзистор. Остановились возле двери с цифрой 34.

– Твоя хата!

– Сколько их там? Люди нормальные? – успел спросить Кока.

– Трое. – Сало скрежетнул ключом в замке. – Принимайте постояльца! – И дручком подтолкнул Коку: – Вперёд!

Кока шагнул решительно, но, от волнения перепутав приветствие, брякнул:

– Мир вам!

– Опа! Святой отец объявился! Мир тебе, отче, коли не шутишь! – глумливо-приветливо отозвался мужик лет пятидесяти и отдал честь левой рукой, на которой не хватало мизинца и безымянного. Одет в майку, штопаную ковбойку, потёртые брюки.

Кроме него в камере ещё двое. Один, в летах, в татуировках, со спокойным правильным лицом, в чёрной дорогой пижаме “адидас” и новых тапочках, сидел за столиком с вязаньем в руках, внимательно вгляделся из-под очков:

– Садись, мил человек!

Третий, молодой парень в джинсах и растянутом до колен свитере, лежал у стены, только повёл глазами.

Кока сел, матрас положил рядом. Стал незаметно оглядываться.

Камера небольшая, три на три метра. Половина занята сплошным деревянным настилом. На нём – три матраса, подушки, одеяла. В одном углу – столик и табурет, на нём сидит татуированный. За ним – полочки с разной снедью. В другом углу, в метре от нар, – параша за утлой низкой загородкой. Раковина с тусклым зеркальцем. Из стены свисает провод с болтающейся розеткой.

– Матрас на нары кинь, негоже на полу держать, – сказал татуированный.

Тот, что без пальцев, сдвинул матрасы, и Кока положил свой – на нарах впритык хватило места для четырех. Молодой парень у стены не шевельнулся. Не спрашивая, кто смотрящий (и так было понятно), Кока обратился к татуированному:

– Посуду куда поставить?

– А сюда! – Тот показал большим пальцем себе за спину. – В “телевизор” клади! Там есть одна пустышка! – И отодвинулся, давая проход.

В одной ячейке – миска с кружкой и пачка махорки. В другой только пустая миска, в ней – кружка и ложка. Зато третья и четвёртая ячейки полны, забиты под завязку: пачки чая, дорожные нарды, карты, пачка рафинада, лекарства в коробке, лук и чеснок, что-то в целлофане. Клубки и мотки ниток для вязанья. Какие-то банки. И здоровый кипятильник. И даже электробритва! Рядом с “телевизором”, на гвоздях, – ворох одежды. Видно, сидят всерьёз и надолго.

Кока сложил посуду в пустую ячейку. Вернулся на нары. Татуированный, сняв очки и отложив вязанье, поинтересовался:

– Откуда? Какой масти? Не сука, не пидор? – Услышав, что нет, спрашивал дальше: – Грузин? “Лаврушник”? Драка, убийство, воровство? Статья?

Услышав, что у него статья 224, первая часть, от трех до десяти лет, посерьёзнели.

– О, не шутка! Как зовут? Кока? А кликуха? Мазила, ништяк. Я – Витя Расписной, – сказал татуированный. – По экономической статье залипаю… Это Коля Беспалый, кликуха Беспал! – указал кивком на мужика без пальцев (тот ловко орудовал тремя перстами, сворачивая козью ножку с махоркой, сам вида потрёпанного и неказистого, вроде мужичков у пивных ларьков). – Тоже по экономке… Два вагона семечек спёр сдуру… А, Беспал? Обманем власть, погрызём семечек всласть? Ты наверняка себе пальцы откусил, когда те вкусные семечки лузгал!

– Да я эти семечки в гробу видел! Чтоб глаза мои на них не смотрели! – выбранился Беспал, закуривая козью ножку.

Расписной поморщился, покачал головой с пробором в жидких волосах:

– Опять дымную вонь распустил!.. А там Савва лежит. Сам о себе скажет, если захочет.

Беспал спросил у Расписного, почему у Мазилы статья 224, первая часть, – а такая тяжёлая, до десяти лет? Ведь обычно части идут нарастая: первая – самая лёгкая, вторая – похуже, а третья – самая тяжёлая?

Расписной вдумчиво объяснил: в этой статье, хрен знает почему, всё наоборот: первая часть – самая тяжёлая, а третья – самая лёгкая, – чего Кока в суматохе допроса даже не понял: когда следак сунул ему кодекс, то лишь страшные цифры “от 3 до 10” воткнулись в мозг, как нож в масло, засели там намертво.

Беспал, не выпуская изо рта козью ножку, помочился в метре от Коки, а Расписной спокойно спросил:

– Ты прямиком из мусарни? Из КПЗ? Как там Семёныч, япона мать? Жив ещё, падаль погонная? Ну затрахал ты своей махоркой! – сквозь кашель прикрикнул на Беспала.

Тот молча затушил козью ножку, выволок из-под подушки моток суровых кручёных нитей с носком, блокнотик, нацарапал пару слов, бумажку сунул в носок:

– Лады, не чипешуй. Счас коня спущу, пусть кент сигарет или бабла для курева подгонит… В натуре от махры горло ржавеет!..