Михаил Гиголашвили - Кока

Пётр Ильич тем временем собрал бумаги и на вопрос, когда ждать суда, уклончиво ответил:

– Ещё кое-какие вопросы надо утрясти… Вам же – всего наилучшего в тюрьме! Сидите, ждите суда. Авось дождётесь хорошего приговора!

Кока вдруг вспомнил:

– Пётр Ильич, раз всё так хорошо оборачивается, можно спросить: как нас поймали? Кто нас сдал?

Следователь усмехнулся:

– Да никто вас не сдавал! Вы сами себя сдали! Сами себя, как лохи, обули! Простофили! Как? Очень просто. Вы что, с дуба рухнули, джигиты? Читать не умеете?

И пояснил: при каждом новом открытии и закрытии ячейки надо менять шифр, а они, очевидно, были в таком наркотском скотском угаре, что не удосужились прочитать правила, шифра не поменяли, камера осталась открытой… Дежурный в полночь обычно проверяет ячейки, смотрит, не забыл ли кто чего. Видит – дверца приоткрыта. Дёрнул – открыто! Увидел сумку. Порылся – и в милицию позвонил.

– Дальше вам известно. Архангелы взяли вас под белы руки – и на тюрьму!

Вот болваны! Тупяки! Значит, если бы Рыба не явился ночью и Нукри не пошёл бы открывать камеру, то утром они бы спокойно взяли сумку, и давно были бы дома и ели кучмачи с гранатом!.. Вина Нукри, выходит. Но что сейчас об этом думать? И так вся поездка была ошибкой на ошибке!..

Между тем Пётр Ильич, перекладывая бумаги, выглядел раздосадованным, Кокиного оживления не разделял. А размякший Кока сжалился над следаком и соврал:

– Я в саду сквозь сон как будто слышал, как один барыга другого то ли Карась, то ли Курьян называл…

– Что такое? Память прорезалась? – застыл Пётр Ильич, скептически глядя Коке в глаза. – Таблетки тоже у них покупали?

– Не знаю. Честное слово!

Пётр Ильич вздохнул:

– Ага, честное пионерское!.. Карась, Курьян… – И неожиданно прихлопнул ладонью по столу: – Да гори оно всё синим пламенем! Сейчас карасей буду только на рыбалке ловить! Хватит! Отработался! Дело закрою – и на покой, на речку, подальше от этого дурдома!

– Тут, говорят, хорошо рыба ловится, – польстил Кока.

– На рыбу не жалуемся. – Что вызвало внутреннюю усмешку Коки: “И мне на Рыбу нет оснований жаловаться, раз он не стукач!”

Напоследок Пётр Ильч угостил пачкой печенья и довольно дружелюбно попрощался:

– Удачи и ума вам, юноша! Бросайте все эти грязные дела, мой совет!

– И вам всего доброго! – искренне пожелал Кока, запихивая пачку печенья в карман куртки и дружелюбно поглядывая на следователя. Вид пенсне с верёвочкой напомнил ему полуослепшего Гольфа, и во внезапном душевном порыве решился: – Да, один самый последний вопрос. В моей хате у одного зэка, немца-бундеса, сломались очки, он ничего не видит, ходит как пьяная сомнамбула. Нельзя ли как-нибудь их заказать? У него минус семь близорукость.

Пётр Ильич ткнул пальцем в переносицу:

– Сам уже сколько жду… Кот, поганец, за мухой прыгнул, разбил очки, пришлось верёвочкой вязать. У меня, правда, астигматизм, сложные стёкла, на заказ надо делать, ждать, приспосабливать. А простые не проблема. Я всё равно к окулисту пойду на днях…

Кока вытащил из пистончика деньги:

– Сколько?

Пётр Ильич поджал губы:

– Думаю, долларов двадцать – двадцать пять хватит, от оправы зависит. Как получу, зашлю вам в камеру.

Передавая деньги, Кока шаловливо указал глазами на чернильницу:

– Я последний раз такое в первом классе видел…

– Чернила труднее подделать, – флегматично ответил Пётр Ильич. – Семёныч! Где вояки в хаки? Веди зверя в клетку!

Юноши Марка в КПЗ не было. Кока в радостном возбуждении, словно вот-вот должен выйти на свободу, грыз печенье, сновал по камере, смеясь от счастья. Три года! Мизер голимый!

Сел и принялся, напевая любимую “Smoke On The Water”, стучать по нарам в такт и ритм “одновременно всеми членами, кроме хера”, как наставлял учитель Вока. И достучался до Семёныча – тот, явив в кормушке полупьяную морду, поводил глазами:

– Ктой стучал, япона мать? – Но, получив от Коки пять долларов – просто так, от радости, – пообещал принести хлеб с колбасой, хотя Кока и не просил, объевшись печеньем.

Так провёл в эйфории пару часов, пока не привели Марка. Тот был ошеломлён: следак сказал, что три мастырки – это серьёзно, посему ему, Марку, грозит до семи лет лишения свободы. Поев печенья, немного успокоился, и Кока начал его учить, как вести себя в камере – раз он питерский, его вряд ли отпустят под подписку.

– А кто следак? Старый мудак в очках с верёвочками?

– Нет, молодой, Бубнов какой-то…

Кока важно кивнул:

– Слышал о таком. Говорят, бабки любит больше жизни.

– Где они, эти бабки? – горестно всхлипнул Марк.

– Это уже твои проблемы. Но учти: в тюрьме главное не лезть на рожон и со своей лопатой в чужой огород не соваться! И ещё. На шутку отвечай шуткой, на грубость – грубостью, но с кулаками осторожно, не попасть бы впросак. От двери и параши ложись подальше. У окна нижняя шконка – самая путёвая. На вопросы отвечай не спеша, обстоятельно, а если не спрашивают – молчи и секи поляну. Глаза не прячь, смотри прямо, но не упрямо. Если кто-то настырно задаёт вопросы, посмотри ему в переносицу, спроси: “С какой целью интересуешься?” Не ври без нужды. Умолчание лучше лжи. Ложь растворяется в правде, как ложка дёгтя в бочке мёда, но если соврал, то помни об этом. Если разным людям врёшь, ври одно и то же, они могут объединить информацию, и тогда тебе каюк. И учти: камера имеет уши. Ты их не найдёшь, но они есть. А главное: в тюрьме важен дух, а не физическая сила, слово, а не дело, ведь дел твоих зэки не знают, прошлого не ведают, с твоими кентами не знакомы… В тюрьме ты гол, все твои прежние заслуги и достоинства не имеют значения… Вообще, прежде чем что-нибудь болтануть, подумай: где, кому, зачем и что говоришь – и только потом открывай рот. Но слишком широко варежку тоже не разевай – мухами подавишься! Ясно?

Марк настороженно и напряжённо слушал, а Кока разошёлся, подстёгиваемый счастьем, царившим в душе:

– Не забывай: слова в тюрьме приравнены к поступкам, всё понимается буквально. Нельзя говорить “я ебалСЯ”, “я целовалСЯ”, это значит, что кто-то тебя ебал и целовал, а это чревато самыми катастрофическими последствиями! Вместо “спасибо” говори “благодарю”, “признателен”, вместо “пожалуйста” – “по возможности”. Нельзя “спрашивать”, надо “интересоваться”. Вместо “я докажу” – “я обосную”. Не “свидетель”, а “очевидец”. Крайне осторожно надо быть со словом “обидеть”, ибо “обиженные” – это первый шаг в стан опущенных. И никому не говорить “вы” – только “ты”, хоть ему сто лет в обед. Важны не только – и не столько – слова, сколько жесты, взгляды, шутки-прибаутки. Надо внимательно слушать и не прощать никакой фамильярности, но и не начинать на пустом месте склоку, а твёрдо и, главное, спокойно отвечать в том же духе. Если подъёбки и шутки не прекращаются, надо смотреть по ситуации, но ничего не оставлять неотвеченным. Пусть последнее слово будет за тобой, а не за насмешником. И прежде чем на что-то решиться, неплохо посоветоваться со смотрящим, он сам может сделать внушение шутнику или обижнику.