Михаил Гиголашвили - Кока

Для перевозки нанимался грузовик, куда все (включая дворовых детей) начинали сносить из Кокиной квартиры постельное бельё, матрасы, одеяла, керосинку и бидоны с керосином, электроплитку, керосиновую лампу, свечи, фонарики, батарейки, множество тазов, кружек, кастрюль, сковородок, чайник, джезву, кофемолку, столовые приборы, полотенца, банные принадлежности, детские игры, книжки, тетради (“чтоб ребёнок полностью не одебилился за лето!”), ракетки, мячи, настольный хоккей, даже маску и ласты (“вдруг на речку пойдём!”), нарды, шахматы, лото, домино и карты, складные шезлонги, раскладушки (для гостей), коробку с лекарствами, клизму, грелку, запасы чая, кофе, сахара, соли, перца, муки, макарон, консервов, две переносные сумки-холодильника с ручками. Ножи, открывалки, бокалы, тарелки разной масти и фасона. Пару чемоданов сменной одежды (стирать там сложно), зонты, резиновые боты (на случай дождя), вьетнамки (на случай жары) и болоньевые плащи с капюшонами (на случай грозы).

– Мою подушку-думку забыли! – уже в дороге обычно вспоминала бабушка и просила дядю Ларика, на чьей машине ехали следом за грузовиком, повернуть назад, но дядя Ларик обещал привезти подушку завтра с утра, а сейчас надо ехать разгружать машину.

– Ничего, один день, как наши зэки в КПЗ, без подушки поспите! Шмотки под голову – и готово! – И продолжал какой-то таинственный разговор с отцом. – Вот я и говорю: гиблое дело – жениться на бывшей жене друга! И друга потеряешь, и жену не приобретёшь! Каха и спился… Водка не баба, её не бросишь!.. – На что отец (украдкой, бровями и глазами, указывая на Коку) спешил переменить тему:

– А слышали, сейчас во всех брюках ширинки будут на змейках! Пуговицы вышли из моды!

– Ой, а если в нужный момент змейка не закроется? Стыдно! – испугался маленький Кока, а дядя Ларик рассмеялся, переглядываясь с папой:

– Хуже, если змейка в нужный момент не откроется! Вот это не годится со всех точек зрения!

На даче жили втроём: маленький Кока, мама Этери и бабушка, отец Ивлиан приезжал раз в неделю, привозил мясо и кур, остальное покупалось прямо у хозяев – симпатичных бездетных трудяг, имевших огород, несколько баранов, кур и корову Ламазо. Такого большого зверя Кока впервые мог безбоязненно трогать и гладить – корова покорно поворачивала голову, печально смотрела тёмным выпуклым глазом с поволокой, как у Софи Лорен, шумно вздыхала и лениво отмахивалась от мух рогатой головой и косматым хвостом.

Отдых был полный. С утра до вечера пили чай и ели без остановки, по бабушкиным словам, “словно из голодного края”, успокаивая себя:

– Воздух! Аппетит! Вкусные, с огорода, овощи! Свежие, с дерева, фрукты!

Старшие лежали в шезлонгах, читали, решали кроссворды, слушали транзистор, а в роще гомонили городские дети, вывезенные, как и Кока, из жаркого июльского Тбилиси. Малышня занималась кто чем: играла в мяч, в выбивалки, ловитки, прятки, казаки-разбойники, занималась поисками грибов и древесной сосны для жевания, а то и отрывали лапы у лягушек или привязывали консервные банки к хвостам деревенских котов – коты собирались вокруг дачников со всей округи, выпрашивая и получая объедки или кухонные обрезки и остатки, коих было немало: все готовили постоянно, целыми днями во всех домах варились супы из кур, жарилось мясо, тушились овощи, резались пахучие деревенские салаты. Бабушка готовила свои фирменные блюда: чахохбили, аджапсандал, борщ, котлеты, чихиртму, чанах, бефстроганов; мама Этери больше возилась с мучным: блинчики, сырники, хачапури, оладьи, “шу” и “наполеон” и даже, по большой просьбе, иногда решалась на хинкали, варимые в огромной “купальной” кастрюле, и тогда все дружно лепили аппетитные пирамидки, которым столько веков, сколько помнит себя человечество. Иногда ездили на местный базарчик за сыром, лобио, орехами. И жареная картошка, премия для всех детей мира, каждый день распускала свой неповторимый аромат!

Когда приезжал отец – всё оживало. Он был рослым и громким, ходил с Кокой в рощу, где его ждала пара-тройка таких же отцов, приехавших на выходные, и они садились в холодке и украдкой пили что-то, пока дети носились по поляне.

Как-то раз один из отцов, работник киностудии, приволок в рощу кинопроектор, натянул простыню между деревьями, протянул длинный электрокабель до первого дома – и готово! Каждый вечер, как стемнеет, дети бегут со своими стульчиками смотреть мульфильмы.

По утрам мама готовит завтрак, а папа, в трусах и майке, сидит за столом, мажет хлеб маслом, кладёт сыр и режет бутерброд на мелкие квадратики. На столе – сковорода с жареным шипящим сулугуни с яичницей. И отец весел, и мама приветлива, и бабушка помогает маленькому Коке выбрать самый поджаристый и хрустящий кусочек, и вся жизнь впереди…

Вечерами при свечах (света часто не было) начинались “умные” игры: города, морской бой, много слов из одного, “виселица” – или карты, причём не только в “дурака” и “ведьму”, но и в секу или очко по копейке. Иногда мама и бабушка сражались в нарды, мама чаще всего проигрывала, злилась и нервничала, когда бабушка невозмутимо, исподволь, жиганским кручёным броском сажала зари так, как ей было надо. И в картах у неё всегда бывал цвет или очко, а в “ведьмах” оставался обычно Кока, не успевающий сбросить проклятую чёрную даму пик, предвестницу беды, причём бабушка часто цитировала из “Пиковой дамы” целые куски, приводя в восхищение Коку и маму Этери.

Укладывание на ночь сопряжено с тягостным мытьём ног, а то и всего тела, для чего на керосинке кипятилась кастрюля воды. Кока становился в большой таз и стоял, намыливаемый бабушкой и поливаемый мамой. За этой неприятностью следовала другая – чистка зубов, но когда и это испытание пройдено, можно со спокойной совестью ложиться в постель, укрываться махровой простынёй и слушать из другой комнаты радиобубнёж, под который так сладко засыпать и видеть промытые детством ясные сны.

А в конце августа, когда вечерами уже надо накидывать жакеты и свитера, ночи требуют двух одеял, а впереди начинает маячить ненавистная школа, нужно собираться. И это всегда грустно. Сборы длятся целый день. Наконец, приезжают папа и дядя Ларик, за ними следом – грузовик. В последний раз поглажена кроткая Ламазо, расцелован кот Тимоте. Крепкие руки хозяев обнимают Коку – до следующего лета: “Гелодебит! Диди бичи гаизарде!” [207] Ждём! Расти большой, мальчик! (груз.)

…Он лежал в тишине и темноте. Слушал, как подсвистывает во сне Лебский, ковыряется на параше придурок, храпит Али-Наждак, а Тёща шёпотом обсуждает с Трюфелем, почему тяжеленный пароход не тонет, когда любой гвоздь идёт ко дну? И как огромный самолёт взлетает и летит, хотя даже подброшенное пёрышко падает на землю?