Михаил Гиголашвили - Кока

И опять в Коке торкалось незнакомое ранее удовлетворение от нужности людям. Они слушают его советы! Благодарят! Просят о помощи! И он, вникая в чужие дела и проблемы, помогая по мере сил, радовался вместе с ними каждой малой победе – ведь и он приложил к ней руку! Очевидно, не такой уж он безмозглый шалопай и ушлый лоботряс, как величала его бабушка и как думал он сам о себе до тюрьмы!

Про кайф он не вспоминал. Только иногда, ночами, ему чудилась оглушающая тишина гашиша, когда слух проникает, казалось, во всё насквозь: в подполье к мышам, на чердак к птицам, а сами звуки тянутся, растягиваются и не пропадают из ушей дробный шлейф мотоцикла, надрывный рёв грузовика, сверкающий скрежет тормозов, небесный рокот самолёта…

Он окреп на общаковых харчах – кавказский угол голодом не страдал, всё время кому-то шли подгоны и подогревы, без сыра, ветчины и колбасы не садились за тюремную еду, которая стала заметно хуже – в борще уже не найти кусочков мяса, а недавно подали бурду под громким названием “уха”, где плавали хребты, хвосты и задумчивые карие рыбьи глаза, с укором смотревшие из миски. Зэки не только ели сами, но и подкармливали вечно голодных вертухаев, которым уже скоро год не платили зарплат, и они жили только за счёт зэковских подачек.

Начали приходить обвинительные заключения, объебоны: менты, видно, очнулись от праздников, которые у них длятся с католического Рождества до старого Нового года, потом до 23 Февраля, а там и до 8 Марта недалеко. Но между запоями и загулами канцелярии отсылали и принимали бумаги, производили свою рутинную работу по переработке людей в преступников. Вот Трюфель, укравший три кило конфет, духарился недавно за чаем:

– Если воровать, то тоннами! Всё равно срок тянуть, так хоть семье бабки останутся! – Хотя вряд ли до тюрьмы его беспокоили подобные мысли.

На чтение объебона собиралась вся камера. Кто-нибудь играл прокурора, кто-нибудь – адвоката, судью, палача (называемого “палкач”). Сам зэк, получив объебон, должен был отвечать на вопросы и подвергнуться наказанию по приговору.

Сегодня прокурор Тёща читал объебон на Трюфеля:

– Вы, гражданин хренов, работник вафельной фабрики, герой фуфлыжного труда, обвиняетесь в том, что 30 сентября, будучи на рабочем месте, вскрыли холодильный шкаф с готовой продукцией и нагло спиндюрили оттуда три килограмма трюфелей! Что можете сказать?

Адвокат Гагик:

– Моя подзащитная имеют диабету. Она сама себю не контр-ролир-р-рует, бана. Диабетский кома!

Прокурор:

– Диабет – по херу. Но этого мало! Похитив конфеты разбойным путем, со взломом шкафа…

– Да какой взлом? Там замок испорчен, сам открывается, – вставил Трюфель.

– …со взломом с помощью технических средств, то есть отвёртки и молотка, подсудимый всыпал три кило ёбаных конфет в особый карман, пришитый к штанам изнутри, прямо около хера…

– Ну и что, ара? У них на фабр-рику все с такой кар-рманой ходят, балик-джан, – пытался возражать адвокат, но прокурор был неумолим:

– Тайный карман означает преступный план этого варварского преступления! Так что имеем весь пакет: грабёж, техсредства, план, сговор…

– Сплюнься чер-рез плечу, цавотанем! С кем, бана, сговор-рка? Сама с собой? – вступал Гагик и просил принять во внимание, что обвиняемый нёс конфеты на день рождения больному сыну.

– Никакого сына у меня нет, – брякнул Трюфель.

– Надо под жалость бить, балда-джан! Фото моему клиенту висит на доску почётный этой злоебучной фабр-рик! Мой подзащитная – отличённый р-работчик! Труд сделал из человеку обезьян! Обезьян полюбил конфеты, что делать, бана?

Но прокурор упорно клонил к концу:

– После чего хер моржовый Трюфель подло покинул территорию фабрики и поспешил домой, поедая по дороге конфеты со своего члена. Что скажет судья?

Судьёй был немногословный Али-Наждак.

– Именем всевышнего, три пролаза под столом! Спеть песню! Сожрать пять конфет!

Трюфель пролез под столом, съел конфеты и спел на мотив “Бременских музыкантов”, подыгрывая себе на невидимой гитаре:

Наш ковёр – цветущая поляна,

там растёт трава марихуана!

Ничего на свете лучше нету,

чем набить травою сигарету!

Тем, кто пыхнул, не страшны тревоги —

Им прямыми кажутся дороги!

А Кока смотрел на честное румяное лицо Трюфеля и думал, что ни он, Трюфель, ни люди типа Тёщи или Лома преступниками не являются. Один сделал то, что многие делают, – украл, но попался. Тёща вспылил, ударил тёщу – с кем не бывает? Тёща есть, в тюрьму б зятю сесть! Он, Кока, купил для себя гашиш – и какое кому дело, что он у себя на балконе курит? Сказать “преступник” легче всего. А что он преступил? И кто ставит метки? Кто проводит межи, дальше которых это надо считать преступлением, а до – нет? И так ли безгрешны сами судьи, прокуроры и прочий стряпчий подъячий блудный сброд? Они закидывают людей камнями, забыв слова Христа о тех, кто без греха! А уж на них самих грехов понавешено втрое больше, чем на простых людях!.. Или он, Кока? Разве он криминальный тип, чтоб его в тюрьму запихивать? Даже мух он не обижал: бил их галантно мухобойкой не до смерти, не ленился брать за крылышки и выкидывать в окно – летай, живи, если выживешь! Зачем их бить? Может быть, мухи – эти воздушные бродяги, как все божьи твари просто любопытны, а люди для них – боги, нечто огромное и непознаваемое, к чему они стремятся быть поближе, рассмотреть, посидеть на тёплом идоле, посучить лапками, молясь ему, и лететь дальше, познавая свой особый мир пустоты?..

При чтении объебона Тёщи Кока был прокурором, Гагик – опять защитником, судьёй хотели поставить Гольфа (очень хотевшего участвовать), но он ничего не понимал, поэтому ему дали роль секретаря, а судьёй, как всегда, служил Али-Наждак.

Кока начал величественно:

– Обвиняемый Пузырный Аркадий, тысяча девятьсот пятьдесят пятого года рождения, проживающий по адресу село Скотное, улица Свиная, 5, находясь дома в нетрезвом состоянии, а по-простому – бухой в сиську, потребовал в грубой, даже извращённой форме борщ у тёщи, к которой испытывал ненависть со дня свадьбы…

– Да раньше! Как с Ленкой познакомились, так и невзлюбил ту старую визгливую суку! – признался Тёща. – А болты налил я в тот день немного, грамм триста хапнул, ну и пивом полирнул… – Но Гагик-адвокат прервал его:

– Э, бр-рат-джан, так ср-разу в пр-ризнанок ходить нельзя, эли! Кто докажется, что выпивши был? Экспер-ртиз был, ахпер-джан? Нет? Ну и всё, ара. Тр-резвый был как солнышку! Пр-рокурора вр-рёт как псивый мур-рин!

Кока, не обращая внимания на реплики адвоката, продолжал:

– После того как тёща подала ему борщ, подсудимый, этот любитель кухонного бокса, начал высказывать ей в нецензурной форме претензии, что она опять, так её мать, матери мать и материну прабабушку, бухнула в борщ сахар…