Михаил Гиголашвили - Кока

А в древнем городе Мекнесе видели дворец чокнутого султана, где фасад изукрашен изображениями конопли. Вообще, этот султан, Мулай Исмаил Самин Рашид, видимо, сошёл с ума в прямом смысле: побывав во Франции и увидев Версаль, он приказал построить у себя, в сердце ислама, в пустыне, в Мекнесе, дворец – копию Версаля, что и было рьяно исполняемо до его смерти, а потом заброшено. Рядом с недостроенным Версалем – поселение, где жили полтысячи султанских жён с детьми, числом до семисот…

– На хрен кому надо полтысячи жён и семьсот детей? Тут с одной не справиться! – искренне удивился Тёща.

– Тёщ тоже небось где-нибудь недалеко держал в загоне!

– На то и султан, храни его Аллах.

– А чего спр-равляться, бана? Кого эвнух без яйцы пр-риведёт – ту и жар-р-рь, эли! – предположил Гагик, но Гольф поправил его:

– Лиубими жёна приведьот!

– Салу даси бабки – вин тоби теж жинку приведе, такой наволоч! – засмеялся Рудь, а Гагик воскликнул:

– Фуй, мама-джан, кого Салу пр-риведёт? Уличный шкур-р-р, гр-рязнулю, эли! Кто в тюр-рму будет идти тр-рахаться?

– А ты откуда про шмаль в Марокко знаешь, если там её не видно? – спросил Трюфель. – Гид рассказывал?

– Нет, там об этом молчат, запрещено говорить, если узнают – палками накажут. Это знакомый дилер, голландец Бен, рассказывал, он часто туда ездит за товаром…

Стук кормушки прервал рассказ Коки – обед.

Пока толклись у кормушки с мисками, беззлобно переругиваясь, Кока, забравшись на нары, вспоминал этого дилера Бена, у которого был свой кофешоп на площади Дам в Амстердаме, и Кока, наезжая, всегда покупал у него хороший товар по стабильной цене. Как-то раз Бен сказал, что у него на этот раз качество не очень (его поставщика поймали, пока не нашёл нового), на что Кока, закалённый в тбилисских войнах за кайф, ответил, что они с Беном давно знакомы, можно сказать, партнёры, и если у одного партнёра случается промашка, то второй готов разделить с ним проблему и расходы, поэтому он, Кока, купит то, что есть, – “ты же должен оправдать затраты?”. Это очень понравилось Бену и скрепило их дружбу. Бен, лет сорока пяти, широкоплеч и высок, сам ничего не курил и не пил, жил с украинкой Олесей, работал в своём кофешопе с часу дня до шести вечера. И за это время ручей приходящих за дурью не иссякал: люди стояли в очереди, чтобы сдать свои гульдены, марки, фунты и франки и получить заветный пакетик с пахучей травой. “Работа не бей лежачего! – думал Кока. – Сиди себе, нарезай под музыку ровные пластиночки, отвешивай траву, клади в целлофан и меняй на деньги, а деньги неси в банк. Так цветёт умная Голландия!”

Бен сам на машине ездил в Марокко за товаром. На вопрос, не шмонают ли на пароме, Бен усмехнулся:

– Паромов в день несколько. На один загружается сто машин зараз. Как всё это шмонать, если дурь спрятана в тайнике? Притом на пароме так воняет бензином, железом, дымом, газами, гарью, что никакая собака не найдёт!

После обеда все улеглись отдыхать, только на верхних нарах переругивались Рудь и Тёща, хоть места много, Рудь ворчал:

– Ти, як хитрий жид, захопив весь простир! Посунься, не те викину вниз!

– Сам хитрый жид! Что тебе, места мало? Тут и слон ляжет! – отбивался Тёща.

– Нехай слон на тебе ляже, мабуть, приэмно тоби буде, – не успокаивался Рудь, копаясь и шурша, а Кока, прикрикнув на них, вспомнил своего дворового соседа-еврея, одногодку Аарона, который однажды в хинкальной признался Коке по пьяни, что с детства больше всего боялся и стыдился прослыть “жадным хитрым жидом”, поэтому всю жизнь старался быть щедрым, открытым, добрым и честным. А сейчас они переезжают в Израиль, и он не знает, как ему быть: надо ли оставаться прежним честным добряком или нужно срочно переобуваться и становиться хитрым, злым и жадным? – на что Кока посоветовал ему смотреть по ситуации, заочно трудно говорить, сам увидишь, какова жизнь в боголюбивом Израиле. Не пройдёт доброта – снижай обороты, включай другие рычаги! К грузинским евреям прибейся, их там большая община, все врачи и адвокаты, они тебя в обиду не дадут, научат, как себя вести и ставить, недаром бабушка доверяет только еврейским врачам: “Они одни имеют истинное сострадание к людям, потому что сами много страдали!”…

А наверху Тёща продолжал заливать про слонов:

– В старые времена в Америке в штате Теннесси слониха Мэри в цирке задавила насмерть четырёх детей, сев на них разом, – они стояли в группке. И слониху без суда и следствия, судом Линча, казнили. Как? А через повешение! Это надо же умудриться – слона вешать? Какая же виселица его выдержит?

Рудь сонно отвечал:

– На пидйомному крани, напевно, як зараз в Ирани вишають.

В таких разговорах и развлечениях дни шли незаметно. Зэки находили себе занятия, а Тёща и Трюфель даже сетовали, что нельзя, как в загранице, в тюрьме учиться или делать что-нибудь полезное, но Кока ободрял их:

– Потерпите. В зонах можно и учиться, и дело найти по душе…

А на колкие реплики Рудя “А ти звидки знаэшь? Ти ж, кажуть, не сидив в зонах?” Кока таинственно улыбался, проникновенно смотрел хохлу в переносицу и веско отвечал:

– Знаю, раз говорю… Могу обосновать. – И этого было достаточно, чтобы больше вопросов не возбухало.

Очень хорошо! Пусть думают, что он, их руль Рауль, – бывалый и сидевший зэк, но скрывает это. Так солида, веса и уважения больше, а слова – увесистее и весомее!

Утром Коку разбудила грызня с верхних нар – опять поцапались Хаба с Гагиком. Чеченец, как обычно, ругает русских, обзывая их рабами, которые и других хотят обратить в рабство, а Гагик каркает в ответ:

– Без р-р-русскими пр-ропадёмся, эли! Тур-рция Ар-р-рмении сожр-рёт стопр-ро!

– Ну и пусть сожрёт, клянусь сердцем аллаха! Вы у Турции вместе с русскими захватчиками много земли забрали! Это их земля, турецкая!

– Мы забр-р-рались? Это они забр-рались у нам Ар-рар-рату! Нам гор-ре, ахпер-р! – горячился Гагик. Хаба смеялся, а Али-Наждак подтверждал: да, турецкую землю надо отдавать хозяевам, и Карабах тоже не ваш! – отчего Гагик взвился: – Кар-рабаха, бана, всегда был наш, ар-р-рмянскому! Так и будет и завтр-ра, и потома, и навсегдай!

– Мкртычевич, не бери на бас, не то, клянусь Аллахом милостивым, отбуцкаю тебя от души! – грозил Хаба.

Подал голос Тёща:

– Зарекалась ворона дерьмо не клевать…

И Рудь пробурчал:

– Щоб ви лопнули з вашим Карабахом!

– Эй, пацаны, кончай этот нешутейный базар! Такой гнилой блудняк до добра не доведёт! Политика не наше дело, забыли, что воры говорят? – прикрикнул Кока, на что Тёща ругнулся:

– Да ладно!.. Чем туже закручивать гайки, тем быстрее сорвётся резьба, мать её!.. – Но спорщики поутихли.

“Опять эти разговоры!.. Что-то часто стали в последнее время возникать… Надо пресечь, чтобы до стычек не доходило… Надо отдельно с мусульманами и с Гагиком поговорить!..” – думал Кока, против воли вспоминая споры бабушки и дяди Родиона, когда бабушка, как и Хаба, говорила, что русские привыкли исступлённо поклоняться своим царям и вождям, превращать их в идолов, оттого и угодили прямиком в тридцатилетнее адское рабство к рябому Джуге, а потом обожествляли всех генсеков по очереди. И заключала: и впредь будет так же – очевидно, такова природа этих людей: вслух поклоняться своим тиранам, а втайне завидовать Западу, как задворки и деревня завидуют городам и дворцам. На это дядя Родион отвечал, что в Грузии – другая беда и особенность: всё время кого-то свергать, менять, сажать нового, выбирать, опять низлагать.