Михаил Гиголашвили - Кока

– Это от наивности и мечтательности – авось при новом будет лучше, – объясняла бабушка. – Мы вообще мечтатели, поэтому и поэзия наша сильна, и музыка прелестна. Сам наш климат располагает к искусству, ведь в колыбели нашей цивилизации, в Греции и Италии, – такое же синее небо и ласковое солнце, как у нас. Если бы нас без конца не тревожили мусульмане и прочие напасти, у нас был бы Эдем, где всем бы хорошо жилось, елось и пилось. Уже бывали такие времена – при Багратионах, Давиде и Тамар, когда Грузия собирала под свои крыла народы, шедшие к нам, где тепло, сытно и безопасно. К сожалению, добро победить зло не может. Зло можно победить только силой воли, духа и кулака. Недаром покойный Мераб Костава [210] Мераб Иванович Костава (1939–1989) – национальный герой Грузии, диссидент, музыкант и поэт. говорил, что есть войны тридцатилетние, есть столетние, а есть одна вечная и постоянная война – это история Грузии. И это, к сожалению, правда. Почитай-ка на досуге “Картлис цховреба” [211] “ Картлис цховреба” (“Жизнь Грузии”) – сборник средневековых грузинских летописей, сложившийся в XII веке. , “Житие Картли”, есть хороший перевод. Многим, ох, многим проходимцам хотелось откусить от нашего края и рая, и у многих, к сожалению, это получалось – правда, на время, потом захватчики изгонялись. И не забывай, что наш род Гамрекели ведёт своё начало от того доблестного воина, “кто всех изгнал”!

Вдруг щёлкнула кормушка. Опять чей-то объебон? Что-то зачастили!

В кормушке появилась круглая харя дежурного вертухая Сала.

– Гамри… Гарме… С вещами на выход!

– Куда ещё? Рано! Никого нет!

– На кудыкину гору, козлов пасти! На суд, балда! Давай, шевелись! Воронок ждёт! Скарб бери!

Кока вскочил. На суд?.. Сейчас?.. Уже?.. Сразу?.. Как?..

Торопливо стал что-то собирать, но бросил, только проверил в пистончике деньги, сунул в пакет зубную щётку с пастой, Библию, свой объебон. Всё остальное не важно.

– Вещю бер-ри, эли! Плохой пр-римет – вещю оставлять! Вер-р-рнёшься, бана!

– Ну и что? Лучше отсюда на зону идти, чем с карантина. Берите мою харахуру, – сказал Гагику и Али-Наждаку (те понуро стояли рядом), а Хабу назначил смотрящим, хоть тот и цокал языком, отнекиваясь.

Что делать с малявами?

– Гагик, сожги их, если нетрудно…

– Будет делаю, лишь бы тебю, бр-рат-джан, была хор-р-рошо на суд!

Зэки стали прощаться.

– Ни пуха ни пера!

– Удачи, Кока!

– Храни тебя Аллах!

– Мазила, не промажь!

– Если откинешься – покричи с горки!

– Viel Glück, lieber Koka! [212] Счастья, дорогой Кока! (нем.)

Даже придурок тихо пробормотал:

– Благодарю. – И на глазах его блеснули слёзы.

Кока нацепил нитяной браслет, подарок Гольфа, и не оглядываясь вышел в коридор. Двинулся за Салом, спрашивая, где будет суд.

– В городе. Городской.

Внизу Око отворил дверь в приёмную. Там ждали солдаты. Кока протянул им руки, но они посмеялись.

– Неопасных не куём!

А другой заглянул ему в пакет:

– Чего у тебя тут? Зубная щётка, паста… Запрещённое есть?.. Запрещённого нет!.. Это что за книженция? Библия? Во как! Не положено!

– Да хер с ней, хули тебе, пусть тащит, если не лень, только проверь, между страниц ксив и маляв нет? – сказал первый, бегло обыскивая Кокины карманы и не заглядывая в пистончик.

Кока спросил:

– Моего подельника не видели? Грузин, видный такой, высокий, Нукри зовут.

– Все вы видные. Не знаем. Одну партию уже свезли.

В воронке трое. Двое бомжеватого вида работяг в кепках, люмпениад, как выражается хан Тархан. Интеллигент в потрёпанном костюме с бородкой бланже, похожий на дореволюционного учителя, с опаской косил глазом на работяг. Все молчали. Кока тоже, только громко спросил в сторону “конверта”: “Ака хар, бичо?” [213] Ты здесь, парень? (груз.) – но не получил ответа.

Он был сосредоточен, но свободно-раскован: больше трёх не дадут, а к трём он готов! Быстрей бы осудили, срок пошёл! Тюрьму день за полтора засчитывают! А там и условно-досрочное, УДО, прекрасное УДО!.. И он стал вспоминать хорошие слова с этими волшебными звуками: “УДОвлетворение. УДОвольствие. УДОбство. УДОбоварение… УДОбрение… УДОй…”

Работяги уныло тряслись, сидя кое-как боком на узкой скамейке и обсуждая, сколько им могут влепить на суде.

– Меньше пятерика не жди!

– Как пить дать… Кирдых под дых!.. И чего делать?..

– Сидеть – чего ещё? Умел доски тырить – умей теперь сидеть!

– Ты-то кто? Морду Кирюхе по пьянке расквасил, да ещё пером ткнул! А тырил я поневоле. А кто не тырит?

– Им можно, на то они и власть! Прикинь хер к носу: кто ты и кто министр? Усёк, дурында?

Учитель с опаской, вжавшись в железную стенку воронка и суетливо перекладывая в руках пакет с брякающим скарбом, исподволь наблюдал за ними, но после злобного окрика работяги:

– А ты, дуроёб, чего зенки растопырил? Счас как врежу! – спешно отвернулся к стенке и судорожно, с глубоким вздохом, затих.

В этих пустых делах прошла недолгая дорога.

Остановка. Переклички солдат. Лай собак. Приказы офицера:

– Из “конверта” последним веди, опасный рецидивник!

Грохнули двери.

– Выходи по одному! Руки за спину!

Воронок стоял во дворе суда.

Вывели. Люмпенов в кепках и учителя с бланже солдаты втолкнули в боковую дверь, а Коку прогнали по пустым коридорам до комнаты, где сидел на стуле Нукри. Они обнялись.

– Что-нибудь известно?

– Ничего. Но три года как-нибудь отсидим…

– Ясное дело! Пошли они в сфинктер сфинкса!

– Свину – село Свиново, козлу – село Козлиново… амати деда… [214] Мать их… (груз.) – презрительно выругался Нукри.

– На горе стоит верблюд, четверо его дерут, – начал Кока их дворовой гимн, а Нукри подхватил:

– Двое в дупу, двое в рот – добывают кислород!

Солдаты из охраны прыснули и попросили ещё раз напеть эту весёлую песенку, что они и исполнили, пряча за шутками и смехом волнение: конечно, трояк не червонец, но всё равно: кому охота идти за колючку хотя бы на день?

Солдаты из охраны им не мешали, оживлённо болтали о чём-то своём, и Кока с Нукри могли говорить свободно. Но напряжение брало верх, после нескольких фраз они замолкали – всё-таки судьба решается, хоть и готовы ко всему.

Хотелось курить. Солдаты не разрешали, но, получив пятидолларовую, принесли сигареты и пепельницу, прикрыли дверь.

Закурили.

– А это… – Кока не успел сказать, в комнату вбежал крепенький толстячок в бежевой тройке и коричневом переливчатом галстуке.

– Здравствуйте, мальчики! Я брат тёти Софико, ваш адвокат, дядя Ражден! – сказал он на не совсем правильном грузинском, потом перешёл на русский. – Вы меня наверняка не помните, я давно уехал, ещё молодым, вас тогда и на свете ещё не было… В общем, дело выглядит неплохо. Есть хорошие шансы. На вопросы отвечайте так, как в показаниях писали. Ты, – он ткнул в Коку пальцем, – спал и ничего не знаешь, никакую сумку видеть не видел. А ты, Нукри, первый раз покурил, опьянел и вынужден был купить то, что тебе угрозами – угрозами! – навязали в саду хулиганы. Нож показали и сказали: если не купишь – убьём, зарежем! Ты испугался – и купил. Ясно?