Михаил Гиголашвили - Кока

– А чего кочевряжиться? Нашим людям всё нипочём! Антифриз пьют, одеколоны хлещут, сапожную мазь на хлеб мажут, – что им сделается от спирта из-под зародышей? Спирт же всё чистит!

Потом были душ и чистая одежда – родители заранее купили им всё новое, от ботинок до курток. А старую тюремную одежду сложили в мешок и отдали горничной, присовокупив десять долларов и просьбу эту одежду сжечь, на что горничная бормотнула, залезая в мешок любопытным взглядом:

– Ага, сделаю, как же…

Ресторан. Сверкание света, стекла, красок. Человеческие ножи и вилки. Тарелки, а не миски. Бокалы, а не алюминиевые липкие кружки. Еда, а не баланда с рыбьими глазами: оливье, заливная осетрина, буженина, соленья, грибные жюльены, жаркое в горшочках. Вино. И бутылка шампанского. После хлеба, колбасы, каши и лука есть нормальную пищу было отдельным обретением и удовольствием! Сколько в ней оказалось нюансов и оттенков!..

Человеческая жизнь открывалась перед Кокой разными гранями. И всё самое обычное и простое оказывалось важным, ценным, драгоценным.

Болтовня, шутки, сбивчивые рассказы. И шутливый тост дяди Нестора за здоровье Коррупции Ивановны, дамы приятной во всех отношениях:

– Подмазал – поехал! Нет – сиди, лапу соси, жди у моря погоды! – И он, смеясь, вспомнил Булгакова: – Если при социализме москвичей испортил квартирный вопрос, то при нынешнем бардаке их слабые души будут окончательно добиты погоней за денежными знаками!

А вокруг – разноцветье, что особо веселило глаза после серо-тёмной снулой тюремной краски. И всюду эти роскошные создания, живые цветы – женщины, на которых Кока впервые за эти месяцы взглядывал внимательным глазом, теша себя тем, что этот сегмент жизни опять доступен. Дядя Нестор, поймав его взгляды, улыбнулся:

– Что, выбираешь, на чью бы сексуальную свободу посягнуть? Это так, кажется, по кодексу называется? Успеешь!

Он много шутил и провозглашал заковыристые тосты, например, “за умную воду”:

– Когда вода приходит, рыбы жрут тонущих муравьёв, а когда вода уходит, то муравьи жрут задыхающихся на мели рыб! Вода знает, когда ей приходить и уходить, так и человек должен предугадывать приливы и отливы своей судьбы!

Кока с Нукри выпили достаточно. Усталость и напряжение дали о себе знать. Их шатало и клонило ко сну. Коку от обилия еды подташнивало. Стресс этого волшебного дня давал о себе знать, поэтому они с Нукри извинились, ушли в свои номера и улеглись в постели, радуясь хрустящим простыням и мягким одеялам.

Засыпая, Кока то ли слышал, то ли сам напевал что-то сумбурное: “Слепой Фемид, у меня яйцо болит… Наш ковёр – цветущие поляны, а на них – котлеты-великаны!.. Вот оно как повернулось!.. Даже в мыслях не было!.. Условно!.. Словно!.. По улицам ходила большая Чикатила!.. Она, она беременна была… Господи, благодарю – мордой волочишь меня по грязи, но не даёшь погибнуть, сгинуть!.. Учишь, но не убиваешь!.. Даёшь подняться с земли!.. Буяная хата, духовитый пацан… Мигом под телеграфный столб отшлифует… Взятка Ивановна… Господи, спаси тебя Бог!..”

А Нестор Константинович и мама Этери, оставшись в ресторане, пили коньяк с кофе и пирожными, вспоминали их замечательный двор, где все помогают друг другу, как и теперь: не будь тёти Софико и её брата – неизвестно, чем бы закончилось эта трагедия?..

Наутро Кока с Нукри проснулись по зэковской привычке в шесть часов и, как вечером договорились, ускользнули из гостиницы, оставив записку: “Пошли прогуляться, скоро будем!” На такси поехали в магазин “24 часа”, не отпуская машины, закупили всё нужное и отвезли подгон в тюрьму. Око, сидевший на приёме передач, уставился на них зрячим глазом:

– Вы, звери, ёптель, как снаружи оказались?.. Сбежали, что ли?..

– Советский суд – самый гуманный! Вот тебе червонец! Отдай подгон в наши хаты, тут номера написаны! Да смотри, не перепутай!

– Бу сделано! Ну, вы, зверьё, даёте! – завистливо покачал Око плешивой, как у птиц-падальщиков, башкой, пряча десятидолларовую в нагрудный карман.

А они, отпустив такси и захватив бутылку коньяка, поднялись по тропинке на невысокую гору – с неё тюрьма видна как на ладони. Там стоит тот белоснежный заветный дом-дворец!.. На него Кока зачарованно пялился каждый день из базка, мечтая жить в нём вечно, среди принцев и принцесс, не зная бед и забот!..

Сели на землю. Приложились по большому глотку за свободу.

– Да, правильно говорят: кто не был лишён свободы – не знает её цены!

Молча смотрели на белые стены тюрьмы с мотками колючей проволоки по верхам, на базки под сеткой, солдат под вышками.

Выпив за родителей, в очередной раз спасших их, встали во весь рост, и Кока закричал:

– Братья! Сидельцы! Достойные бродяги! Путёвые пацаны! Свободы всем! Свободы! Хаба! Али! Гагик! Тёща! Гольф! Рудь! Придурок! Беспал! Расписной! Савва! Счастья! Свободы! Всем долгую жизнь в радости! Свободы!

И вдруг в окнах тюрьмы, через решётки, появились руки – словно птичьи крылья выросли из каменных стен! И руки молча махали в ответ!

– Наш выход на волю – для них большая надежда: значит, кто-то всё-таки выходит! – сказал Нукри. – Я лично не думал, что мы выйдем просто так.

– Я тоже.

При виде этого безмолвного прощального приветствия солдаты на вышках стали ругаться, один выстрелил в воздух. Руки постепенно исчезали. Но самые упорные ещё долго махали тряпками и полотенцами, а Кока лихорадочно пытался понять, где его камеры. Потом исчезли последние руки.

Допили бутылку. Начали вспоминать арест на автовокзале.

– А знаешь, как нас взяли? – спросил Кока.

Нукри не знал. Он вообще со следаком не говорил, на допросах молчал.

– Ты забыл поменять шифр, когда давал Рыбе ночной заход! Ведь надо каждый раз менять, а ты на это положил с прибором! Или вообще не знал!

– Даже и не думал про этот шифр. Сунул сумку обратно, дверца щёлкнула – и всё… – Нукри несколько секунд переваривал услышанное, обескураженно глядя в землю, потом пробормотал: – Я думал, это Рыба нас сдал… А это, выходит, я сам… – Он порывисто схватил Коку за руку: – Прости, братишка, вся параша из-за меня! Кашалот я проклятый!.. Дубиноид!.. Седой уже скоро, а ума нет как нет!

– Ладно, проехали… Чего сейчас кулаками махать?..

Ещё раз обнявши Коку и жарко попросив прощения, Нукри сказал, что пора ехать в гостиницу. Там отец должен встретиться с адвокатом Ражденом, передать ему последний взнос, надо и с Ражденом попрощаться, поблагодарить – он всё сделал правильно, сунул, кому надо, бабки, а там пошло по цепочке.

– Откуда деньги? Сколько за каждого?

Нукри пожал плечами:

– Не знаю. Отец не говорит. Но сказал, что все скинулись – и твой отец, и твой отчим-француз, и даже твоя бабушка зашла с козырного в общак…