Михаил Гиголашвили - Кока

Кока предположил:

– Наверное, книги какие-то старинные продала… Откуда у неё деньги?..

– Но мой отец денег от ваших не взял, сказал, что за такое дело брать деньги негоже, сам заплатил за всё…

– Вот те на… – растерялся Кока. – Как же так?

Нукри махнул рукой:

– Не бери в голову. У него есть, раз заплатил. Тем более… как я узнал сейчас, это всё мои косяки были. Вот за них он и расплатился. Ну, а я буду платить по счетам моего сына… Так это идёт, сам знаешь. Внуки отомстят за невзгоды дедушек…

Нукри уже собрался в гостиницу, но Кока захотел обязательно войти в белый дворец счастья.

– Тут недалеко. Вон он, за поворотом!

Они по тропинке добрались до здания, вполне обычного снаружи.

Из табличек возле входных дверей следовало, что тут и жилконтора № 15, и студия хорового пения, и курсы ДОСААФ, и кружки рисования и лепки…

В вестибюле за столом сидела секретарша.

– По делу? К кому? Куда?

– К вам! – Кока положил на стол плитку шоколада и спросил, что́ тут было раньше, – но девушка не знала, смутилась.

Они потолкались, поглазели на плакаты и расписания кружков. Когда уходили, Нукри заметил, что надо бы взять телефон у симпатяшки-секреташки, но Кока был уверен, что он никогда в жизни больше в Пятигорске не появится – хватит, приехал, посидел, поумнел… Пусть теперь другие ездят, сидят и умнеют! А его ожидает Тбилиси. Цвет небесный, вечный, синий над Сололаки! Бабушка! Кучмачи с гранатом! Мегрельские купаты! А сколько близких людей боролось за него! И отец, и мама, и Мея-бэбо! Даже отчим! Все! “Это ценить надо! Это самое дорогое в жизни, а не гашиш! Да будь он проклят, если из-за него столько близких людей должны страдать!”

Дядя Нестор расплатился с последними долгами, и они взяли билеты на самолёт из Минвод в Тбилиси. Предполётные дни заполнились волшебной ерундой: шатались по улицам, то весёлой гурьбой, то по отдельности. Заходили без дела в магазины и ка-фе, пили коктейли и, несмотря на мартовский морозец, лакомились мороженым.

– Гижи-марти [216] Март-псих, сумасшедший (груз.). , ничего не поделаешь!

Улучив момент, Кока поблагодарил дядю Нестора за всё, тот усмехнулся:

– Ладно… Ты как сын мне, как Нукри… Дай бог, чтобы это было для вас уроком. Сидеть страшно?

– Немного, вначале. Но потом привыкаешь. И в камере нормальные люди, за всякую ерунду сидят.

Дядя Нестор кивнул лепным лицом.

– Это да, сажать у нас любят. Хлебом не корми, дай только посадить кого-нибудь, чтоб раздербанить его бизнес между своими… Сидел достойно?

– Да. Смотрящим даже был, рулём. И Нукри хорошо сидел.

– И то хлеб… А анаша того не сто́ит. Я сам в молодости не раз курил, тогда её на Мейдане и Авлабаре навалом было, прямо из окон продавали, через форточку. Только есть один секрет: не дурь и выпивка должны быть твоими хозяевами, а ты должен быть их повелителем – тогда и жизнь свою проживёшь спокойно, без бед на свою задницу.

Вечерами сидели в ресторане. Слово “ресторан” с детства рождало в Коке приятные эмоции, а сейчас это место казалось самым райским на земле: яркий свет, хрусталь, белоснежная скатерть, мелодичный звон бокалов, пёстрые цвета, музыка. Кока не переставал удивляться красоте мира – он смотрел вокруг иными, новыми, промытыми после тюрьмы глазами, особенно на женщин, схожих с огромными разноцветными бабочками, что слетелись к столам, окунают свои прелестные хоботки в бокалы, едят салаты, жюльены и пьют пенистое вино.

Старшие вспоминали двор, детство, первые свидания, на которые, оказывается, молодой Нестор когда-то приглашал шестнадцатилетнюю Этери. Но что можно скрыть в таком дворе? Нестор имел со своим отцом, суровым, сухим Котэ Луарсабовичем, крупный разговор. “Или женись, или оставь девушку в покое!” – стучал палкой об пол старик (и правда, тогда с этим делом было строго и сурово: стоило несколько раз паре пройтись по улицам вместе, да ещё, не дай бог, под руку, как этот факт тут же фиксировался множеством глаз и ушей и разносился по району). И Нестор оставил девушку – жениться было рано, да и денег не водилось, а без денег какая женитьба? Он занялся всерьёз делами, в чём и преуспел, а на Этери внезапно женился будущий Кокин отец, взбалмошный красавчик Ивлиан…

Дорога до Тбилиси пролетела незаметно. Ещё бы! Когда переполнен счастьем, всё мчится быстро, это в “отстойниках”, “конвертах” и карцерах время тянется мёртвой петлёй, затягиваясь всё туже в узел, какой подчас самому царю Александру разрубить не удаётся с первого раза…

Во дворе их встречали, как не встречали, наверное, Егорова и Кантарию после водружения ими Красного знамени над Рейхстагом. Дети развесили на старом платане мигающие гирлянды, привязали к бельевым верёвкам воздушные шары, к ним прицепили свои рисунки, а самая маленькая девочка рассказала стишок для взрослых дядей после длительной командировки.

Наскоро накрыли стол, вынесли стулья, расселись. Бабушка умильно смотрела из галереи, качала головой. Дзиа Шота спешил разлить шампанское. Чокались, шутили:

– За встречу!

– За то, что хорошо кончается!

– Похорошел, Николоз Ивлианович, на курорте!

– Отлично выглядите оба!

– Ещё бы! Из санатория!

– Как отдыхалось?

– За возвращение блудных детей!

– Нестор, что тебя давно не видно? Забыл свой родной двор?

– Этери только хорошеет в парижах!

– Расскажите, как там, где небо в клеточку, а друзья – в полосочку?

И дзиа Михо уже налаживает мангал, послав дворовых мальчишек за углём в подвал. И тётя Софико жарко, от всей души целует их – ещё бы, на её глазах выросли! – а они целуют свою спасительницу. И продавец, а ныне полковник гвардии Бидзина, щедро угощает всех домашним вином. И дети крутятся между взрослыми, тащат со стола хачапури, сыр и мчади, напечённые Лали, вдовой автоинспектора Элгуджи, евшего за раз сто хинкали. И поднимает в немом приветствии руку Отар в кресле-каталке (замкнув в пьяном падении рельсы метро, он после этого и сам замкнулся, сидит во дворе, мало что понимая, но активно участвуя жестами во всех делах). Даже старуха Маро приковыляла с двумя бутылями чачи, градусов под семьдесят, уселась на главное место, сверкая линзами очков, и, не обращая внимания на остальных, принялась за еду (Нукри прошептал Коке, что Маро очень похожа на старуху-сову, что продала им гашиш в Золотухе, – “те же очки с толстыми линзами, глаза вараньи, мозги бараньи”).

Бабушка, крикнув из галереи:

– Сюрприз! – начала осторожно спускаться по лестнице, пропустив вперёд помощника, дворового мальчишку, нёсшего блюдо с горой шипящих кучмачи, обильно сдобренных гранатовым зерном. – Прошу! Кока, ты это, кажется, любил?

– Люблю! Но бабушку люблю больше! – Обнимая бабушку, ощутил дрожь щуплого сухонького тела. Сдерживая слёзы, она выдавила: