Михаил Гиголашвили - Кока

– Ты! Дурачок! Если ты царь и бог, спаси нас!

Иешуа отвечал угасающим шёпотом:

– Истинно говорю тебе – ныне будешь со мной в раю!

Но щипач не унимался:

– Будь ты проклят, пустомеля! Прощелыга! Факир!

Гаввафа опустела. Лишь женщины с Мирьям и Йосефом из Аримафеи да какие-то упорные калеки остались на пустоши ждать конца. Убогие подползали к кресту Иешуа и целовали его.

Солдаты стояли в стороне, ждали, когда можно будет разойтись по казармам, где уже наверняка варится вечерняя похлёбка.

И вдруг солнце померкло, сделалось темно. Рокоты грома провозгласили скорую грозу.

Иешуа произнёс громко и отчётливо:

– Отче! Тебе предаю дух мой!

Но его мало кто услышал – все побежали с пустоши, спеша укрыться от ливня. Лишь женщины с Мирьям скорбно и неотрывно смотрели на кресты – что ещё могли они сделать? С ними стоял заплаканный Йосеф, держа наготове саван, куда надлежало завернуть тело.

Один из центурионов не выдержал – при первых каплях дождя, оглядев багровое небо в сполохах, всадил поочерёдно копьё в сердца казнимых.

Под проливным дождём Йосеф с женщинами кое-как стащили Иешуа с креста, обернули в ткань. Донесли все вместе до повозки, и Йосеф с возницей повезли бездыханное тело в неизвестное место, хотя Мирьям встревоженно, беспомощно и безответно спрашивала, куда везут её сына.

Кресты с Гестасом и Нигером так и остались стоять. Только позже, в ночи, придут мародёры – стащат тела с крестов, поснимают жалкую одежду и продадут её на базаре за несколько ассариев. Дохода мало, но лучше, чем ничего.

Прошло семьдесят лет от рождения Иешуа.

По лесной горной тропе плёлся старик с узлом за спиной. Он еле волочил ноги, зарываясь ступнями в палую листву, спотыкаясь и разговаривая сам с собой. Звали его Иуда Алфеев, был он родным братом апостола Иакова.

Вечерело в горах рано и сразу. Иуда, занятый своими мыслями, не заметил заката, рдевшего над лесной чащобой, но сумерки заставили его прибавить ходу.

Душно. Пахнет прелью. За деревьями встаёт мгла, а её Иуда боялся. Оскальзываясь на мокрых листьях, он заставлял себя ускорить шаг, хотя сил уже не хватало: болело сердце, иголки жалили в боку, а глаза, беспокойно бегая по зарослям, никак не находили места для ночёвки.

В стороне от тропки потрескивал огонь, тянуло дымом. Иуда обрадовался, вышел из темноты к свету. Два человека возле костра, молодой и постарше, разом подняли головы, всполошились. Иуда не удивился их испугу, знал причину: правая часть его лица была покрыта багровым, ярким, обильно поросшим волосами родимым пятном. И не столько даже само пятно, сколько дико смотревший из кроваво-красного окружения глаз пугал людей, а имя Иуда всегда вызывало злость и сомнения.

– Мир вам! – робко придвигаясь к огню, проговорил Иуда. – Разрешите заблудшему отогреться у вашего огня?

Сидевшие у костра подозрительно разглядывали нежданного гостя: пегие редкие волосы, угрюмое лицо, продранный балахон, костлявые ноги в худых сандалиях – как будто простой странник. Но пятно?!.

Иуда стоял в нерешительности, затем, обмякнув, сделал шаг прочь. Старший позвал:

– Мир тебе! Иди к нам!

Иуда молча сел, развязал узел, достал дрожащими пальцами лепёшку и вяленую баранину. Не поднимая глаз, предложил:

– Разделите вечерю, не гнушайтесь… – И разломал лепёшку натрое.

Старший покопался в торбе, вытащил кусок сыра:

– На, поешь. Мы уже…

– Кто вы? – спросил Иуда, не притрагиваясь к еде и недоверчиво рассматривая людей. Он почему-то боялся взгляда молодого парня и старался сесть так, чтоб не оказаться к нему спиной.

– Лесники мы. Я Косам, это мой брат Йорам. А ты кто? Куда идёшь?

Иуда не признавал лжи даже во спасение, считал её самым страшным из грехов, но всё-таки поколебался – очень уже тепло и светло было у огня. Однако совесть пересилила, и он тихо произнёс:

– Я иду к Луке… Меня зовут Иуда…

Но договорить не успел: Йорам побледнел, а Косам полез за пазуху.

– Слышали мы от Луки о таком! Не тот ли ты Иуда, что предал Иешуа? Иди прочь, собака! Предатель! Изменник! – Повернулся к брату: – Я так и подумал сразу! Смотри, вся рожа заклеймена! Ещё не убили тебя, пёс проклятый? Так я убью, возьму сладкий грех! Иди прочь, гадина, пока жив!

Иуда виновато пробормотал:

– Я не тот Иуда… – Но засуетился, собрал наскоро узел, ушёл в темноту, и братья долго ещё слышали затихающий шорох листвы.

Отойдя от костра, Иуда углядел место под деревом, притоптал его и лёг, подложив под голову узел.

Но заснуть не мог. В тишине медленно наползала его каждодневная пытка – начали раздаваться, всё громче и мощнее, людские голоса: визгливые женские, низкие мужские, пронзительные детские, хриплые старческие. Они вопили на разные лады, ругали Иуду, терзая слух адским сонмищем криков. Голоса что-то требовали, угрожали, издевались…

Шумел ночной безлунный лес. Гудело под ветром дерево, в корнях которого съёжился в серый комок старый, больной головной болезнью Иуда, уже много лет неправедно заклеймённый человеческой ненавистью.

…Сразу после казни Иешуа он, Иуда Алфеев, брат апостола Иакова Алфеева, ушёл из Иерусалима. Ему был противен народ, предавший Учителя, омерзительны ученики его, сжавшиеся от страха перед римскими мечами, – ни одного из апостолов не было на Гаввафе!.. Ни одного!.. Ему был несносен и он сам – жалкий, забитый, неуклюжий, с печатью смерти на лице. Он боялся своего имени – после предательства Иуды из Кариота оно звучало как бич. Толпа, совершив подлость, нашла виновника: Иуда! Он виноват во всём!

Иуда Алфеев уходил всё дальше от родины. Бродил по Идумее и Сирии. Пытался учить словам Иешуа верблюдоводов-язычников в Аравии. Жил с пещерниками в пустынях Египта. Доходил до Йемена, где люди, увидев его клеймённое багровым пятном лицо, гнали от себя прочь, крича: “Шайтан! Шайтан!” И он уходил, как побитый пёс. С каждым днём в нём рос страх перед людьми. Он не мог ходить по улицам – казалось, все встречные норовят унизить или ударить его. С опаской вглядываясь в людей, жался к стенам и брёл наугад куда глаза глядят. Питался чем попало, спал где придётся, а иногда, слыша приказные голоса, подчинялся им.

Забрёл как-то в общину Кумрана, где жили люди по прозванию ессеи. Эти кумраниты лишены всех благ земных – золота, женщин, вкусной еды и весёлого вина. Но и они не приняли Иуду к себе, сказав с презрением, что брат его, апостол Иаков, превратился в саддукея, разбух от богатства и разврата, а он, Иуда, – плоть от плоти Иакова, да ещё клеймёный, посему нет ему, грязному, места в их чистой общине.

Тогда он решил идти к брату, чтобы добиться справедливости: пусть брат всегласно признает, что он, Иуда, не предатель, не Искариот, что он – другой, верный заветам Иешуа, за коим следовал с открытыми ушами и жадной душой.