Михаил Гиголашвили - Кока

Перед походом на томографию Кока тщательно помылся, надел новое бельё и сел в холле ждать такси. Психи уже разбрелись кто куда. Мимо неслышно сновал туда-сюда доктор Кристоф в тёплых тапочках. Баба-солдат выхаживала по коридору свою добровольную вахту. Брат Фальке вёл куда-то библейского старца в саване, тот жевал губами и слабо сопротивлялся. Когтистый Стефан забрался на своё кресло с толстой книгой (потом оказалось – “Война и мир” на польском языке).

Шофёр такси, разговорчивый индус, поведал, что томография – это совсем не больно, на голову вроде ведра наденут и звук пустят.

“Этого не хватало! – подумал Кока. – Как? Через ведро звук? Зачем? Что, концлагерь, пыточная камера?”

Шофер довёз и довёл его по гулким пустым коридорам до массивной двери, открыв которую, Кока оказался в очень большом, с очень высокими потолками помещении, где всё было белым-бело: стены, шкафы, стойка, халат женщины за стойкой, телефоны, белые цветы в белых вазах. Даже серебряная седина врачихи – под стать остальному.

Шофёр отдал ей бумаги, сказав, что будет ждать Коку на улице.

В помещение не проникало ни звука. Белое снежное безмолвие, как у Джека Лондона (усиленно внедряемого в детстве бабушкой в Кокину голову). Слышно только, как врачиха шуршит пером. Потом она подала Коке увесистую анкету – её следует заполнить в комнате ожидания.

Кое-как, путаясь в немецких терминах и болезнях, Кока заполнил анкету. Теперь врачиха велела ему идти в раздевалку, оставить там верхнее бельё, все железные предметы, надеть халат и тапочки, их он найдёт в запечатанном пакете в раздевалке.

– Стальных или золотых зубов нет?

– Пока нет.

Кока ушёл в раздевалку, всё исполнил, вернулся.

В стене отворилась незаметная дверь, выпустила врача в зелёном халате.

– Пожалуйте за мной!

Кока поспешил следом по длинному коридору, путаясь в спадающих тапочках.

В белоснежном зале стоял огромный могучий аппарат, зиял отверстием, сиял белизной, хромом и никелем. Врач в зелёном халате что-то отрегулировал в аппарате, велел Коке ложиться головой к отверстию, дал наушники, предупредив:

– Сейчас на вас наедет шлем. Какое-то время будут громкие звуки, но недолго, минут пятнадцать. Лежите смирно. Мы тут! Если станет плохо – пошевелите рукой.

“Эге! Пошевелите рукой, ногой! С чего должно стать плохо? Убивать меня собираются?” – испугался Кока, но поздно: аппарат зажужжал, на голову медленно и торжественно наехал шлем и начал производить странные звуки – громкие, какие-то заворотистые, заковыристые, утробные, низкие, крутые переливы и рокоты, одновременно похожие и на музыку Black Sabbath , и на предсмертный рёв коров (которых резали курды на свадьбы и похороны), и на фендер-бас, и на бульканье лавы в кратере, и на контрабасное курлыканье, и на рёв мотора.

Он лежал во тьме, оглушённый этим дьявольским концертом, и уже хотел показать рукой, что хватит, достаточно, – как звуки прекратились, шлем медленно отъехал, Кока увидел свет неоновых ламп и доктора в зелёной шапочке.

– Как себя чувствуем?

– Нормально. Громко играла дьявольская музыка!

Врач кивнул – это да, громко.

– Когда будет результат? – слезая с аппарата, спросил Кока.

– Мы пришлём ответ в клинику!

Оделся в раздевалке. С трудом нашёл выход из странного места, где полная белая тишина переходит в страшные чёрные неземные звуки, какие, наверно, будут звучать при конце мира. Такси ждало его.

Оглушённый, мотая головой, сел в машину. Шум в ушах значительно усилился после проклятой процедуры.

В палате застал посетителей: на стульях возле кровати Массимо молча сидели мужчина и женщина, оба в чёрном. При виде Коки встали, представились на ломаном немецком:

– Сестра от Массимо!

– Зять!

Сам Массимо хмуро лежал на постели. Обиженно пробурчал:

– Ригатони от маммы не принесла! – и плюнул в сторону женщины.

Родичи худы, унылы, темны. Зять молчал, а сестра с жалостью спросила:

– Он вам сильный беспокоится?

– Нет, он о’кей. Всё мамины ригатони вспоминает.

Сестра выразительно сложила ладони под щекой и украдкой указала на траурный креп на шляпе мужа. До Коки дошло: мамма теперь готовит ригатони на небесной кухне, где-нибудь в чистилище, что от Массимо явно скрывают.

Он извинился и вышел, чтобы не мешать их разговору, – мало ли какие дела у калабрийцев? Может быть, вообще этот Массимо – дон мафии и прячется тут от полиции? Хотя вряд ли такой дебил может быть доном! Кто будет его рыги и пуки терпеть? Или явится в ресторан на собрание коза ностры в ночной пижаме, шапке и тёплом шарфе, давеча в них на эрготерапии важно, как фараон, сидел… Сейчас недоволен, что ригатони нет… И маммы нет… Эх…

Так Кока помаленьку осваивался в клинике. Никуда особо не ходил, только иногда раскрашивал восьмикрылого лебедя или посещал молодую психологиню, похожую на Люси. У него даже было своё место в углу. И пока она рассказывала, отчего возникают страхи и как они переходят в неврозы, он смотрел на её подвижные круглые ягодицы, красные губы, и мысли опять сползали на этих двух женщин: мать Франсуазу и дочь Люси…

Гром грянул, когда в руки матери попали телефонные распечатки с номерами звонков: разговоров по Кокиному номеру велось много больше, чем раньше. Вот тут её, матери, короткие звонки (она обычно назначала свидание – и всё), а тут – длинные, очевидно, дочери (кого же ещё, не папа́ же?). Когда она спросила об этом Люси, та стала наивно отнекиваться, что только раз звонила дяде Коке, чтобы спросить, где купить масляные краски, – им по рисованию задали пейзаж с натуры.

Вопрос удалось как-то замять, но Франсуаза явно что-то почуяла, затаилась, стала чаще звонить, проверяя, дома ли Кока́. В разговорах с ним называла дочь “противной строптивицей”, а дочь ругала мать “злой стервой и ведьмой”: только приказывает и орёт! А папа́ вообще, кроме как оплеухами, с ней не разговаривает! Шли бы они оба к чёрту! Она тут жить всё равно не останется! Сбежит после школы куда глаза глядят! В Руан, например! Там подруга в кафе работает, обещала устроить!

Они встречались с Люси около двух месяцев. За это время все препятствия были благополучно удалены, и они вполную наслаждались друг другом.

Иногда она недоуменно качала кудрявой головой:

– Почему люди расстаются, если им хорошо друг с другом?

Кока морщился:

– Жизнь разводит. Мысль мужчины прёт туда, где новое, интересное. Где всё известно, там нет места для фантазии, хозяйки секса. Охотник не может всегда стрелять одну и ту же дичь, рыболов – ловить одну и ту же рыбу. Два-три года при хорошей погоде любовники могут продержаться, если их удерживает только секс. Если любовь, то люди живут долго.