Михаил Гиголашвили - Кока

У Барана ответила жена: нет его, когда будет – неизвестно.

Лясик отозвался, но пасмурно:

– А, Кока… Ты где? В дурдом попал? В психушку? Ничего себе! Где ты территориально? В Германии? Вот дела! Немецкие менты поймали или как?

Кока рассказал, как с Бараном и Вилей поехали на автосвалку брать лекарство у казахов, как возник хипешной хозяин, Баран железякой приложил его, а что дальше было, Кока не знает, сам на проклятой решётке поранил ногу, попал в больницу, а оттуда в жуткой ломке его переместили в дурдом.

– Ломку мягко, микстурой, сняли. Да, там мои четыреста гульденов остались у казаха Мустафы! Баран знает! Спроси у него! Чего деньгам пропадать? Хотя я и завязал…

– Ты? Завязал? – развеселился Лясик. – Нашёлся завязальщик! Ты скорее увязальщик в разном дерьме, как и я! Не говори гоп, пока не соскочишь! Видели мы таких завязальщиков! До первого кайфа! Не верю! Ни по Станиславскому, ни без него!

– Увидишь, – не очень твёрдо ответил Кока. После ига ломки он ожил, и всё происшедшее уже не казалось таким уж страшным.

Лясик между тем сообщил, что против него открыто уголовное дело.

– Шьют и воровство, и нелегальную торговлю, и копают дальше. Я в несознанке, как адвокат посоветовал: “Молчи, и всё! Остальное я скажу!” Ну я и молчу, язык за зубы заложив. Собираю кидаемые в меня камни – основу моего пьедестала, как сказал один мудила от слова “мудак”. Такой облом! В каком ты граде? Нахтберг? Не слышал. Маленький, наверно, бюргерский городок. А, около Дюссельдорфа! Отсель недалеко. Если что – я насчёт бабок понял, спрошу с Барана! Прощевай! Может, и проведаем тебя!

Скоро Кока осмелел настолько, что стал покрикивать на психов, когда те суетились без дела или устраивали мелкие добродушные стычки возле автомата, куда всем приходилось ходить за водой. Психи беспрекословно подчинялись: медикаменты делали своё дело.

Единственное место, куда он ходил без отвращения, были семинары по депрессиям – ему нравилась молоденькая психологиня.

Психологиня привычно и бегло перечисляла признаки депрессии: чувство вины, беспомощности, тревоги, страха, потеря концентрации, аппетита, мысли о смерти и самоубийстве. Просила участников поделиться своими ощущениями, но все молчали, переживая про себя свои невесёлые думы. Только один замурзанный, как котёнок, паренёк тихо признался: когда он ходит по улицам, ему кажется, что сзади кто-то тяжело дышит и вот-вот ударит его камнем по голове, поэтому он боится выходить из дома.

“Кому ты нужен, дурачок!” – ласково подумал Кока, а психологиня лукаво отозвалась:

– А вы кого-нибудь замечали за вами? Нет? Так чего же вы боитесь? Это только вам кажется. Забудьте. Мой вам совет – как только в голову пришли плохие мысли – тут же изымайте их, не думайте их! Думайте о хорошем, спокойном! Вам, молодой человек, я советую поехать отдохнуть на море, погулять там по променаду – море успокаивает психику, да и к толпе привыкнете. Что же делать? Нам приходится в жизни всё время сталкиваться с другими людьми! Надо уметь их терпеть!

Устроившись в углу, глядя поверх никлых голов на подвижную задницу психологини, на её вкусные губы, вспоминал свою школьницу Люси. Ему некоторое время даже посчастливилось сожительствовать и с Люси, и с её матерью Франсуазой, когда семья их переехала в соседний дом…

…Отца Люси, водителя фуры (быковатого и быдловатого, как вся шоферня), часто не бывало дома. Мать, Франсуаза, хитрая, жадная и похотливая, с Кокой сошлась сразу, как переехала, – под каким-то предлогом зазвала его к себе: “Кока́, не поможешь мне сложить вещи на антресоли?” – в узком коридоре прижималась, закатывала глаза, тяжело дышала и отдалась, как водится, на кухонном столике.

Вначале Кока не видел в Люси женщину – та была по-детски сутула, нелепа, капризна, взбалмошна. Грубила отцу, за что получала подзатыльники. На замечания матери отвечала шипением. Была помехой: подслушивала телефонные разговоры матери, подсматривала за ней, когда та готовилась идти на свидание с Кокой. Не хотела гулять, когда папа́ уезжал в командировки.

И вот случайно, на празднике взятия Бастилии, в общем дворе, где гомонили соседи, жарилось мясо и пилось вино, Кока вдруг увидел Люси в лучах солнца: глаза смотрят по-взрослому (и уже насмешливо), подведены краской. Руки из детских клешней с ссадинами и заусенцами превратились в ухоженные дамские пальчики, изящно держат бокал с отпитым вином. Кожа матова. Из перекосов тела получились взрослые округлости. Женщина в полной красе!

Она пила вино недетскими глотками и жаловалась, что дома её никто не понимает: мать груба и думает только о себе, а от папа́, кроме ругани и оплеух, ничего не дождёшься! Она раз уже убегала из дома! И убежит ещё! С ними она жить не хочет! Её никто не любит! К её мнению никто не прислушивается! Все только приказывают и тиранят! А она уже взрослая, сама всё прекрасно понимает!

А Кока, исподволь любуясь ею, думал, что бо́льшего счастья, чем жить с ней где-нибудь на мансарде, среди музыки, гашиша и хрустящих круассанов с коньяком, быть не может.

– Давай встретимся, поговорим, – сказал он без особых надежд, сам ещё плохо понимая, зачем он это говорит.

И вдруг услышал:

– Давайте!

(Она говорила ему “вы” и “дядя”.)

Его продрал мороз, облило огнём.

– Когда? Где? – начал спрашивать он.

Мельком сказано место и время.

Кока провёл эти дни как в бреду, но на свидание она не пришла. Когда же позвонил и услышал, что она не пришла потому, что папа́ не пустил её гулять, то понял: она просто шалунья, и всё это бред, и ничего между ними быть не может. А он осёл и болван, жертва её неуклюже-детского кокетства. Живая игрушка. Выпила вина и пожаловалась на родителей – с кем не бывает? А он поспешил соорудить воздушно-постельные за́мки!..

Через неделю она вдруг сама позвонила, сказала одно слово:

– Встретимся?

– Когда? Где? – Кока замер, как мышь перед кошкой.

– В два. В кафе-мороженом.

– Договорились, – вдруг севшим голосом сказал он, чувствуя, как внутри колышется беспокойное, сладостное, многослойное волнение.

Она пришла. Ногти наманикюрены. Причёска по-взрослому, с одиноким кручёным локоном через высокий лоб. На стройных ногах – рубчатые колготки с ромбами, решившие все сомнения.

Захватив айскрим и пару банок пива, они отправились в садик возле Сены, выкурили джоинт, сидели близко друг к другу. Она выскрёбывала свой стаканчик, ругала родителей, – а он превращался в мальчишку, который сидит с девчонкой и ест мороженое.

И вдруг её губы оказались совсем рядом…

Долго целовались, но только раз его рука разрешила себе коснуться её груди, ощутив её недетскую тяжесть и упругость. И она пару раз, невзначай, прошлась пальчиками по его ширинке.