Михаил Гиголашвили - Кока

Кока с удивлением обнаружил среди сидящих Массимо – тот, в ночной пижаме, в кепке и шарфе (“мамма говорит тепло одеваться”), с умным видом углубился в строительство башни из кубиков. Возле окна кто-то яростно пилит лобзиком, отчего по комнате разносится запах опилок и свежей древесины.

– Новенький? – спросила врач. – Чем хотите заняться? Осмотритесь! Вот, если хотите, есть письменные задания, – передала Коке толстую брошюру. – Напишите своё имя. И решайте задачи.

Легко сказать – решайте! Какие-то цифры, ряды значков, путаные задачки, квадраты и треугольники! Да ещё всё по-немецки! Кока уж и подзабыл, как читать по-немецки, а про цифры и счёт и говорить нечего. Нет, это не для него!..

Он ушёл в угол. Взял с полки цветные карандаши, раскраску с контурами странного восьмикрылого белого лебедя и начал его раскрашивать под череду рыгов Массимо и клацанье зубов негритянки-Будды. Фигура у окна, не оборачиваясь, с остервенением пилила фанеру.

В детстве Кока мог часами раскрашивать картинки или лепить из пластилина. И сейчас белый лебедь выходил пёстрым и весёлым. Плавает в пруду, смотрится в заводь, любуясь своим отражением. Нарцисс. А глаза огромны и сферичны, как у хамелеона. Кока старался: крылья покрасил серебряным и золотым, глаза-перископы сделал разноцветными, воду – чёрной. Лебедь скорби на мрачной воде.

За общим столом возникла тихая свара: Массимо забрал у дементного старичка фишки, стал сыпать их на свою башню. Старичок украл у него кубик. Но ссора тут же заглохла – врач дала обоим по яркому кубику, отчего дедуля пришёл в умиление и начал обильно пускать слюни и слёзы.

Когда время занятий истекло, все полезли со своими карточками к врачу – та ставила подписи. Гуськом вышли в холл, где мужик-каменщик и молодка-цыганка в чёрном что-то обсуждали на диване.

Цыганка громко и раздельно говорила:

– Я ненавижу мою мать! Она всю жизнь мне испоганила! Я бы её убила своими руками! Вот так бы взяла и задушила! И её, и сестру! – сжимала она воздух.

Каменщик отвечал:

– Ка́рмен, так нельзя говорить! Она тебе жизнь подарила! Она – твоя мать!

– Не хочу я такой матери! – нервно оглядывалась Кармен на клацающую негритянку-Будду – та шлёпала за водой к автомату, огибая бабу-солдата, шагающую по коридору.

Главное развлечение – обед. Его привозили в огромном стальном шкафу с полками. Каждый больной получал поднос со своим именем на табличке и заказанной едой. На обед обычно сходилось всё отделение, человек двадцать. Стояли молчаливой толпой, ждали, пока брат Фальке вытаскивал очередной поднос и выкрикивал имя. Больной брал поднос и отправлялся за стол, где тут же молча принимался за еду, не обращая внимания на соседа и обходясь без “приятного аппетита”. Тем, у кого так дрожали руки, что они не могли сами нести подносы, медбратья доставляли еду к столу и помогали ложке попасть в рот.

На подносе – чашка с протёртым супом, тарелка со шницелем и картошкой фри, и сладкое – булочка с йогуртом. Еда обычная, фастфудная, как в кафе, хотя на бумаге звучит заманчиво, даже гордо: индейка с грибами, ростбиф с крокетами, рататуй из овощей, кордон блю с цветной капустой.

После обеда подносы с грязной посудой ставились обратно в шкаф, а столовая убиралась дежурными из числа больных (дежурили по палатам, по два человека, очередь до Коки и Массимо подходила через пару дней).

Ещё Кока стал замечать, что некоторые из молодёжи по утрам и вечерам, взяв с собой кружку с кофе, куда-то уходят. Проследив, он выяснил: уходят наружу, во двор, где стоит круглая пепельница на ножке, там курят и пьют кофе. Так, видимо, они отыгрывают себе кусочки прежней жизни.

Там же, во дворе, небольшое кафе с шоколадом, мороженым, сигаретами, жвачками, всякой мелочью, в том числе и с комплектами трусов и носков, которые Кока купил, украдкой вытащив бумажник из-под матраса и не показывая, на всякий случай, Массимо деньги: кто знает, что в его больную башку взбредёт? Убьёт ночью – и всё! Вон, кулаки, как лошадиные копыта!

За столиками под зонтами возле кафе обычно сидят больные и навещатели, едят мороженое, беседуют. Туда же медбратья вывозят в каталках тех, кто не в силах ходить, чтобы и они на мир божий посмотрели.

В Кокином отделении тоже была такая невзрачная девушка-инвалид. Она передвигалась на кресле-каталке, которую обычно катил один и тот же тихий парень-пациент. Делать это приходилось часто: девушка много курила, надо каждый раз спускать каталку на лифте к пепельнице. Между ними явно трепыхалась любовь. Кока заметил: в холле они сидят рядом, близко: девушка в каталке, парень – в кресле. Держатся за руки. Девушка молча смотрит в экран телевизора, а парень влюблённо смотрит на неё, перебирая её пальцы. На обед и ужин он прикатывал девушку в столовую, где помогал ей управиться с тарелками, вилками, кружками, подвозил каталку к столу, прикреплял салфетку…

Глядя на неё, Кока представлял себе жизнь этой девушки, и ему становилось стыдно: у него и руки, и ноги на месте, а есть слепые, безногие, увечные! Каково жить без ног? Это только змеям подвластно!

Таскаться по занятиям и тренингам, прописанным в его листе, Кока не желал, хотя сдуру и поволокся раз на тренинг по релаксации, где сорок пять минут сидел с закрытыми глазами в глупых позах.

Тренер командовал:

– Расслабляем ступни, ноги… Плечи, шею, голову… – А Кока думал, что голова у него и так расслаблена, полна шума, словно от уха до уха внутри черепа протянуты гудящие гулкие провода. И надо бы напомнить доктору Хильдегард про томографию мозга, хотя название и пугало.

Потом чёрт дёрнул его потащиться в совсем противное место, на Angstbewältigung, семинар по преодолению страхов. В душном подвальном помещении собрались почему-то одни особи мужского пола – у женщин, видно, страхов нет. Они молча и коротко, по-европейски, оглядывали друг друга. Пришёл тренер, мрачный носатый мужик, без халата и таблички, начал с ходу что-то дробно частить по-немецки. Скоро у Коки от его выкриков и спёртого воздуха закружилась голова, он попросился в туалет – и дёрнул прочь от этого гадкого места. И никаких страхов у него нет. Да и за жизнь, видно, не очень-то и страшно – иначе бы не ширялся, не носил бы по карманам расстрельные сроки, не рисковал бы попасть в тюрьму, хотя от одного этого слова у Коки сжимались внутренности и тёк холодок по спине!..

Как-то вечером, когда врачи ушли, а вторая смена медбратьев ещё не подошла, он заметил в пустой ординаторской телефон и решил им воспользоваться.

Коротко наговорил матери на автоответчик, что у него всё в порядке, он в санатории, даст о себе знать.

У Лудо никто не взял трубку, что не новость, – когда они с Ёпом сидят во дворике, телефона из дома не слышно.