Михаил Гиголашвили - Кока

В палате он застал худую женщину в чёрном. Она с жалостливой любовью смотрела на Массимо, c чавканьем поедающего ригатони из пластмассовой коробки. Тут же стояла литровая бутыль кока-колы, лежали апельсины. Сухая, вся в чёрном калабрийка в шляпе с крепом сказала на ломаном немецком:

– Я тётя от Массимо. Он вас не очень мешать?

– Нет, всё в порядке. Он отличный человек. Правда, Массимо?

Тот оторвался от макарон, набычился, предложил:

– Я оставлю тебе. Немного. Мамма! Ригатони!

Но Кока отказался:

– Спасибо. В следующий раз! Ешь сам! Они самые вкусные на свете! – Взял только апельсин, чем успокоил Массимо. – Чао, Массимо! Чао, тётя!

Старая калабрийка вежливо наклонила сухую головку, Массимо с набитым ртом издал неудобоваримый утробный звук. В порыве великодушия Кока поцеловал бугая в небритую толстую щёку, отчего у того потекли внезапные слёзы, тут же оттёртые тётей платочком из рукава. Взял куртку, вытащил из-под матраса бумажник, оделся.

Выходя из палаты, вспомнил, что не заплатил положенные десять марок в сутки. Поколебался – он здесь дней двадцать, оставить двести марок? Но кому? Массимо? Негритянке-Будде? Толстякам? А, обойдётся, с французской карты спишут, а деньги ему сейчас и самому нужны!..

Во дворе Лясик и Баран ёжились от ветра.

– Давай, шнеллер! А то калт! И танта Нюра будет бёзе [148] От schneller, kalt, böse – быстрее, холодно, злая (нем.). ! – недовольно бурчал Баран, пока шли к машине. Лясик на тихий вопрос, откуда взялась танта Нюра, коротко бросил:

– Баран её в Амстер везёт.

“Начинается! Амстер! Танта Нюра! Её не хватало с допотопным баяном!” – недовольно думал на ходу Кока, оборачиваясь на окна своего этажа, но никого там не было видно, никто не наблюдал его побег.

В джипе сзади сидела танта Нюра, в телогрейке и резиновых ботах, печально смотрела в одну точку, не ответила на приветствие Коки, но подвинулась, давая место сесть. И опять впала в транс. От неё ощутимо несло кошачьей вонью.

“До Амстера доеду, а там как-нибудь до Парижа доберусь… Хотя… Документов нет, рожа бородатая, разбойничья, любой проводник или пограничник тут же прицепится проверять… Может, и правда податься к фрау Воль, посидеть пару недель в гестхаусе, раз уж в Германии?.. И мать туда паспорт перешлёт?..” – думал он, пересчитывая в уме наличные деньги и отгоняя от себя неповоротливые мысли о том, что сейчас Баран и Лясик пойдут нюхать, а он – нет.

Так и есть – на первой же автозаправке Баран и Лясик отправились искать укромный столик, танта Нюра недовольно заковыляла следом. А Кока, гордый тем, что завязал, поспешил к телефону-автомату – позвонить амстердамским психам.

Лудо, к счастью, взял трубку.

Боясь услышать разные ужасы, Кока с некоторым замиранием спросил, как у них дела и что с Арчилом-Рыжиком.

Но Лудо был весел.

– Всё хорошо. Арчи пожил тут, мы нашли общий язык. Он хороший парень. А на четвёртый день большой страшный человек в куртке “секьюрити” увёл его.

– Сатана? Ругал его? Сердился?

– Нет, напротив! Был добрый! Подарил нам десять “подсолнухов”… ну, пятидесятигульденовых, там подсолнух нарисован… Да, пятьсот гульденов… Расцеловал и меня, и Ёпа, и Арчи, и они ушли. А главное: у Ёпа умерла мать, и он стал миллионером!

– Ничего себе! И что? – удивился Кока. – Переехал жить во дворец?

– Нет ещё. Сидит во дворе, меня ждёт, куксится – роман застопорился. Ну да ясно: писателю всё действует на нервы, а в первую очередь – он сам. А ты как?

– Сейчас в Германии. У друзей пожил немного… Отдохнул… Ну, буду в Амстердаме – зайду!

– Меня может не быть.

Оказывается, с норвежскими китами не вышло (из-за потепления киты ушли глубже в Арктику), и теперь Лудо собирается в Африку, работать в голландской миссии, которая защищает негров-альбиносов.

– Понимаешь, они негры, но белые, альбиносы. В Африке их, где видят, там же хватают и на куски режут, в прямом смысле, и эти куски потом как целебное средство продают. На вес золота! Особенно языки, носы, уши, пальцы, пенисы, яички. Они идут на “снадобье счастья”. Тут, видно, воплощена заветная мечта каждого негра – стать белым. Ну вот. И там, в этих закрытых лагерях, где альбиносы обитают, хорошо платят. Эти негры – чисто белого цвета. Это не пьебалдизм, а общая альбиносность.

– Что? Пьебалда? – не понял Кока.

– Ну, пятнистость.

Кока вспомнил, что Лудо ещё в Колумбию собирался.

– Ты же хотел коку выращивать? Или я путаю?

Лудо вздохнул:

– Ёп отговорил. Опасно, говорит. В перестрелках убить могут. А что, Кока любит коку?

Кока уточнил:

– Любил. Всё. Завязал! – Что вызвало одобрение Лудо:

– Правда? Молодец!

Увидев бодрых Барана и Лясика, Кока попрощался, спросив напоследок, можно ли сегодня переночевать в подвале, и получил разрешение.

Танта Нюра шагала последней, что-то бормоча и мелко тряся головой в косынке с цветами.

– Что? Сердится? – спросил Кока у Барана, кивая на танту.

Тот мотнул головой:

– Ну. Не любит захюнивать, любит сирка. А где тута фиксен [149] От fixen (нем.) – колоть наркотики. ?

– Заебала танта Нюра, – ворчал Лясик, садясь в джип рядом с Бараном.

Лясик был перевозбуждён – ёрзал, цеплялся ко всему: то ему не нравился запах резиновых бот танты Нюры, отчего нервно открывалось и закрывалось окно, то причёска Барана вызывала иронические реплики, то ему холодно, и он порывался включить печку, то кидался выключать магнитофон, где завывал русский шансон.

– Будь другом, изволь вырубить этот пошлый блатняк! Страшнее наших песен, особенно народных, ничего нет! Унылое нытьё или дикие взвизги! Рабский до скотства народ! Один раз возмутился, сотворил кровавое дерьмо в виде Совка, перебил элиту и простых работяг миллионы, а после провала великой миссии теперь можно заняться обычным делом: жрать, пить или вообще в алкогольную кому впасть… Народ-долбоёбец! Из социализьмы прямо в капитализьму! Клизма капитализьма! Из застоя – в бардак и кавардак! Бизнес-пизнес им подавай, баранелам рогатым!

– Ничего себе кома – из танков друг друга бомбят! – удивился Кока.

– Так от глупости и дикости! Кто этот Ельцин есть, если не быдло партийное? – окрысился Лясик и принялся ругать власть: будущая Россия будет состоять не из дружной семьи народов, а из двух народов: малого и большого. Малый народ – власть, чиновники, менты – будет держать в руках, доить и тиранить большой народ, то есть всех остальных. – Так будет, попомните моё слово! Будет даже не Кафка, а Гавка! Гав-гав, работайте, пашите, а думать за вас шапирштейны и рабиновичи будут!

– Как будто сейчас не так? – вставил Кока.

– Ещё нет. Ещё не сложилось, где чья кормушка, поэтому идёт делёж, скулёж, грабёж, все вошли в раж, в большой кураж! А вот когда всё будет поделено, тогда и успокоятся… И большой народ, как и тысячу лет назад, будет пахать в нищете, платить оброк и барщину, – а князья будут пировать! Народ пятьсот лет назад как с дуба рухнул, так и остался лежать, благо, грибов и ягод было навалом, мёд от пчёл и шкуры на шубы от медведей, – чего ещё надо для жизни, кроме, разумеется, водки, огурца и кислой капустки?