Наталия Полянская - Девятая жизнь [litres]

Она взяла алый, оранжевый, черный и прикоснулась к бумаге. Катька четко знала, что понравится этому листу, ничего иного он не возьмет, все остальное будет фальшивым. Осень уходила, на хвосте ее шла зима, и эта смена времен года завораживала Катьку. Лист благосклонно принял ее штрихи. Вот идет по устланной кленовыми листьями дороге огненная лисица, поднимает голову, глядя в облака; шерсть ее вьется, перетекает в осенние костры, горящие на фоне елового леса. С хвоста лисицы капает смола, растекается черными каплями, и за ней вырастает зимняя стена – покрытые инеем ветви, припорошенные снегом гроздья рябины. Еловый лес становится седым, но отблески огня греют его и дарят надежду на весну. А лисица идет, ей весело и свободно.

Катька не думала о победе в конкурсе. Ей просто нравилось то, что получилось, и она испытывала радость и странное облегчение оттого, что эта лисья история наконец выплеснулась из нее. Казалось, она зрела долго-долго, хотя и придумалась вроде за пятнадцать минут, а теперь Катька отпустила ее, и история зажила своей жизнью. В этом была дивная правильность, и в детдом она вернулась абсолютно довольная жизнью.

С этого дня она стала более общительной, даже умудрилась наладить дружбу с соседками по комнате – чернокосой Алиной и маленькой улыбчивой Крисей – не в последнюю очередь потому, что рисовала их портреты. Выходило очень похоже. Римма Георгиевна хвалила ученицу, а однажды директриса вызвала Катьку к себе и сообщила ей, что «Осень-лиса» победила в конкурсе.

– Хочешь еще в олимпиадах участвовать?

Катька вспомнила шелковую бумагу и вздохнула:

– Хочу…

Она съездила еще на несколько конкурсов, особо не интересуясь, чем там дело заканчивается (заканчивалось в основном почетными грамотами, которые Катька совала в тумбочку и мгновенно о них забывала). А потом директриса сказала, что Катькины работы выиграли в полуфинале чего-то там и, пожалуй, можно теперь замахнуться на всероссийскую олимпиаду.

– Ты молодец, Катенька. Осенью запишем тебя на участие, посмотрим, вдруг да в число финалистов войдешь? Там среди призов грант на обучение, это для тебя хороший шанс.

Катька кивала и продолжала рисовать. Ей исполнилось восемь, наступил сентябрь – роскошный выдался в том году, весь золотисто-голубой, как церковка, что стояла неподалеку от школы. Катька бродила вокруг детдома, собирала листья и смотрела, как по ним разбегаются оттенки огня.

Таким ясным осенним днем директриса снова ее вызвала. Катька думала, что речь пойдет о конкурсе, однако в директорском кабинете обнаружился еще и мужчина, высокий, немолодой, с цепким взглядом. Катька за этот взгляд зацепилась и не могла уже голову опустить, так и смотрела. Человек был словно колдун из тех сказок, что девочка брала в детдомовской библиотеке; то ли добрый, то ли злой, сразу так и не разберешь, но воздух вокруг него словно мерцал. Катька присмотрелась к его цветам: ослепительно-белый, льдисто-голубой и еще почему-то зеленый. Северое сияние, скрип полозьев…

– Здравствуйте, – сказала вежливая девочка Катя.

– Здравствуй, – сказал колдун.

– Вот, Филипп Иванович, это она и есть. Я вам мешать не стану, но остаться придется, сами понимаете, правила.

– Понимаю. Спасибо, Серафима Александровна, мы разберемся. Катерина, я рад познакомиться с тобой. Присядем? – Незнакомец указал на два кресла у окна, и Катька забралась в одно из них с ногами. Колдун уселся напротив. – Меня зовут Филипп Иванович, но ты можешь звать меня просто по имени – Филипп. А ты как привыкла называться?

– Катька. – Настоящее имя вылетело, как бабочка, и закружилось по кабинету.

– Я так и думал. – Он оглядел ее с усмешкой – встрепанного тощего галчонка с измазанными краской пальцами. – Это ты нарисовала?

Катька глянула. Филипп Иванович показывал ей копии ее же работ – то, что это не оригиналы, она поняла сразу. Вот «Осень-лиса», а вот «Поезд в лето», ну и «Бал цветов», куда без него. Катька кивнула.

– Кто тебя учил рисовать?

– Римма Георгиевна. Это наша учительница.

– А до этого?

– Никто. Я сама рисовала.

– И сама все придумывала?

– Зачем придумывать? – удивилась Катька. – Оно… ну, просто рисуется. Когда что-то задают, тогда придумывать надо, а если просто так…

Она не знала, как объяснить то, что чувствовала всегда – и в пропахшей сигаретами и перегаром родной комнатушке, и в казенном детдоме, и в залитых светом конкурсных залах, и на улицах города… Мир говорил с ней, показывал себя разными сторонами, а Катька просто слушала то, что ей говорят.

– Ясно все с тобой, – усмехнулся Филипп Иванович и замолчал. Катька молчала тоже. Колдун смотрел на нее, и она вдруг увидела: нет, не только холодные цвета, почему же она сразу не поняла! Тут и пламя, и теплая желтизна окон в ночи, и свечной отблеск. Или вот гирлянды на елке, что наряжали в детдоме под Новый год. Вечный праздник, ожидание чуда.

Посмотрев еще с минутку, колдун кивнул, словно Катька ему что-то сказала, встал и бросил директрисе:

– Я ее заберу.

– В смысле – заберете? – нахмурилась та. – На конкурс? Но это только в сопровождении кого-то из наших воспитателей, Филипп Иванович, так вот просто нельзя, не полагается…

– Да нет, – поморщился колдун. – Совсем заберу. Как оформляется удочерение? Ну или что там нужно проделать, чтобы мне Катерину отдали? А! – Он вспомнил о чем-то и повернулся к девочке. – Вдруг она не захочет! Ну, мы спросим. Катька, я художник. Хочу тебя забрать к себе. Для отцовства я староват, будешь внучкой. Жить есть где, денег хватит. Научу тебя рисовать так, как никто не научит. Ну и… любить буду. Это я тебе точно могу обещать.

– Катя? – обратилась к ней директриса. Девочке казалось, что голос ее чуть дрожит – то ли от страха перед колдуном, кто бы он ни был, то ли от волнения.

Катька встала и, подняв голову, посмотрела в лицо Филиппу Ивановичу. Незнакомец, возникший из небытия всего несколько минут назад. Человек из ниоткуда. Но она видела: вот у него пятно краски на рукаве пиджака, и пахнет скипидаром и охрой, и северное сияние разворачивается торжествующими полотнами, заставляя замирать от восторга.

«Мы с тобой одной крови – ты и я».

Катька кивнула.

Уже потом она узнала, что дед должен был судить финал конкурса, куда она прошла, и, просматривая работы участников, увидел ее рисунки. Дед говорил: когда он их узрел, то сразу понял, что надо делать. «Эту девочку нужно учить отдельно, – сказал он, – я прослежу, чтобы она получила лучшее образование». Уточнил у организаторов адрес, усмехнулся, узнав про детский дом, купил билет и поехал. Дальше… Дед смущался и отводил глаза, когда говорил об этом.

– Заклинило меня, Кисточка, – объяснял он. – Я как тебя увидел, то сразу понял, что ты – моя . Моей породы, моей крови, хоть по документам и жизни мы не родня ни разу. Если бы ты с родителями жила до сих пор, то я бы тебя украл, отсудил, что угодно бы сделал, лишь бы к себе забрать. Родственники мои все давно поумирали, детей я не нажил, а внучка моя вдруг нашлась. Я ее отпускать не намерен.