Чжан Юэжань - Кокон [litres]

Перед рассветом я проснулась от какого-то шороха – они сметали шелуху от семечек и арахиса со стола в мусорное ведро. Папа приоткрыл окно, выгоняя табачный дым из купе. Бледный утренний ветер взбил занавески и легко скользнул по моему лбу. Я потрогала лоб, он был совсем не горячий. Температура мне как будто приснилась, но ломота в теле была настоящей. Мы подъезжали к Пекину, сердце у меня странно сжалось, захотелось даже немного отсрочить наше прибытие, мне вдруг показалось, что в конце я все равно останусь разочарована. А поезд тем временем летел стрелой, и небо за окном с каждой секундой угрожающе светлело. Я повернулась на другой бок, закрыла глаза и попробовала ускользнуть в тонкий сон. Сквозь дрему прорвался папин голос: “Странное дело, в последнее время я постоянно встречаю старых друзей, как будто заново переживаю прошлое”.

Мы вышли из вокзала и поймали такси. Я прижалась лицом к окну, вглядываясь в этот город, который столько раз являлся мне во снах. В сизом тумане он казался тихим и просторным. Все здания ростом были в два раза выше цзинаньских, улицы такие широкие, что не разглядеть другой стороны. Папа сидел рядом со мной и курил в открытое окно. Таксист попался болтливый, пробовал разговорить папу, но он только пару раз вставил что-то в ответ, а все остальное время хмурился, поминутно стряхивая пепел.

Машина остановилась у темно-красного дома. Папа повел меня к последнему подъезду. Шел он не торопясь, а у подъезда остановился и снова закурил.

– Как поднимемся, позвони бабушке с мамой. – Он покачал головой. – Ты такая капризная, думаешь только о собственном развлечении, а с остальными людьми совсем не считаешься.

– Извини… – ответила я. – Но ты обещал, что отвезешь меня в Пекин…

– Это когда было. Сейчас у меня не жизнь, а бардак… – Он горько усмехнулся, бросил окурок в ближайшую урну и шагнул в подъезд.

У двери на третьем этаже папа долго хлопал себя по карманам в поисках ключей, наконец отыскал их во внутреннем отделении чемодана.

Из-за задернутых штор в комнате было темно. На полу громоздились какие-то вещи, они вырастали друг за другом, точно гряда холмов. Я боялась на что-нибудь наступить, поэтому стояла и ждала, когда папа включит свет, но вместо этого он перешагнул через мешки и прошел к окну. Только тут я заметила, что на диване у окна кто-то есть. Женщина, она сидела, сложившись пополам, уронив голову на колени.

– Иди спать.

Папа подошел к дивану и поднял женщину на ноги. Она покачалась немного на месте, потом с силой оттолкнула его и упала обратно на диван. Папа снова взял ее за плечи и потянул вверх, как если бы вытаскивал саженец из земли. Женщина затряслась, вырвалась и замахала руками. Они сражались в темноте, яростно и бесшумно. Женщина со всей мочи хлестала папу руками, лягалась, а он терпел ее удары, не ослабляя хватки. Наконец из горла женщины вырвался длинный стон, она постепенно затихла. Папа крепко ее обнял, и они неподвижно застыли у дивана.

Мне следовало отвернуться или закрыть глаза. Но я не мигая смотрела на них, как на солнечное затмение. Я никогда не видела, чтобы папа кого-то обнимал, да еще так страстно. Это меня потрясло, и единственным звуком в комнате был стук моего сердца. Наверное, они тоже его услышали, но сочли недостаточным поводом, чтобы заметить мое присутствие.

– Зачем ты вернулся? – Женщина высвободилась из папиных объятий. – Ты ведь сказал мне, что не вернешься! – Голос хриплый, как бывает, когда очень долго молчишь.

Вместо ответа папа спросил:

– Она еще спит?

Я поняла, что в квартире нас четверо.

– Зачем ты вернулся? – повторила женщина. – Все кончено, ты сам сказал.

– Это сгоряча, ты и сама много чего наговорила. Перестань, я же вернулся.

– Поздно. – Женщина заплакала. – Правда, слишком поздно. Я приняла таблетку, сделала аборт…

– Ладно, не надо больше сцен!

– Ха, думаешь, я тебя пугаю? – Женщина бросилась к папе и стала трясти его за плечо: – Слушай меня внимательно, нашего ребенка больше нет! Он вывалился из меня и уплыл в канализацию…

Папа вгляделся в ее лицо:

– Сумасшедшая. Такая же, как твоя мать.

– Тебе он был не нужен, ты сам сказал, что все кончено! – кричала женщина. – Посиди, как я, неделю в четырех стенах, целыми днями карауля телефон, тогда узнаешь, что такое настоящее отчаяние!

– Хватит, вечные упреки, вечно я виноват, – сказал папа. – Ты не представляешь, сколько мужества мне потребовалось, чтобы вернуться, и что я вижу? Снова бесконечные сцены и слезы. Я этим сыт по горло.

Он оглянулся и посмотрел на меня. Как будто хотел сказать: теперь ты видишь, это и есть моя жизнь.

Взгляд женщины тоже остановился на мне.

– Кто это?

– Моя дочь, – ответил папа. – Поживет у нас два дня. Погоди немного, я ее устрою. – Голос звучал устало, почти умоляюще.

– Дочь… Да, у тебя ведь есть свой ребенок, тебе вообще все равно… – пробормотала женщина.

Папа завел меня во внутреннюю комнату. Там оказался склад, на полу громоздились пузатые плетеные баулы, некоторые были так набиты, что даже молнии не застегивались, и оттуда свисали одинокие рукава пуховиков. Из баула у стены выглядывала голова игрушечной панды. Папа перенес его за дверь, и, лишившись подпоры в виде стены, баул завалился на бок, панды, кувыркаясь, вывалились на пол. Все они одинаково задрали лапы, будто хотели со мной обняться. Папа вынес еще несколько баулов, достал из-за двери раскладушку с панцирной сеткой и кое-как расставил ее на освободившемся месте. В шкафу он нашел матрас с одеялом и бросил сверху.

– Я узнаю, можно ли купить билет на вечерний поезд. Поедешь сегодня, а я договорюсь с проводницей, чтобы за тобой присмотрела. В Цзинане вернешься домой на том же автобусе.

Я молчала.

– В другой раз. Продам товар, верну долги, возьму квартиру побольше, тогда привезу тебя погостить. Обещаю, – сказал папа.

– У тебя долги?

– Это же бизнес, бывает, что сразу не успеваешь расплатиться, – нетерпеливо ответил папа. – Детям рано думать о таких вещах, понятно?

– Когда будет другой раз? На летних каникулах получится?

– Думаю, да. Вот придет весна, можно будет ехать в Москву, а то зимой там невыносимо.

– Значит, договорились?

– Да. Товар быстро уйдет. Да, быстро. – Он кивнул, словно пытаясь убедить в этом самого себя. – Ты давай, поспи немного. Я, наверное, не скоро вернусь, позаботься о себе сама.

Он вышел и затворил за собой дверь. Я села на раскладушку. Матрас был тоненький, и холод от панцирной сетки пробирал до костей. Спать не хотелось. Я навострила уши и слушала, что происходит в гостиной, смутно разобрала женский плач и глухой папин голос. Потом хлопнула дверь. Папа ушел, сердце у меня упало, я вскочила и поскорее заперла задвижку. Снаружи стало тихо, ни звука. Меня так и подмывало открыть дверь и посмотреть, что там, но я все-таки сдержалась. При одной мысли об этой чужой женщине мороз шел по коже. Она и есть Ван Лухань, я представляла ее совсем иначе. Немолодая и не такая красивая, как мама, к тому же совсем не ласковая, ее истериками только людей пугать. Непонятно, что папа в ней нашел. Наверное, уже пожалел, что связался с ней, и не рад сюда возвращаться.