Чжан Юэжань - Кокон [litres]

Щелкнул дверной замок. Мужчина вскочил. Я тоже села на диване. В комнату вошла Ван Лухань, на ней было вчерашнее пальто в красно-зеленую клетку. Пуговицы она не застегнула, и на свитере у груди поблескивали снежинки. Ван Лухань замерла, обвела взглядом комнату: буфет, окно, диван, на диване – я. Ее глаза скользнули по мне, как по мебели.

– Хуэйлин тебя не проводила? – Мужчина шагнул ей навстречу.

Она покачала головой, сняла пальто и повесила его на спинку стула. Мужчина помог ей сесть, налил в стакан горячей воды.

– Сделай мне одолжение. – Ван Лухань потянулась к карману пальто, оно соскользнуло на пол, но Ван Лухань, не заметив этого, все шарила рукой в пустоте.

Мужчина поднял пальто и протянул ей. Ван Лухань отыскала карман и вытащила оттуда пару бумажек.

– Хуэйлин достала два билета, завтра утром отвези этого ребенка в Цзинань.

– Но ты…

– Со мной все будет хорошо.

Мужчина опустился на корточки, положил руку на колено Ван Лухань.

– Я вернусь завтра же вечером и все время буду рядом.

Мне не хватало света, чтобы разглядеть его лицо, но я могла почувствовать плещущуюся в его глазах нежность. Я замерла, внезапно припомнив, как вчера во время ссоры папа сказал Ван Лухань, что ее уже кто-то ждет. Этот мужчина пришел позаботиться обо мне и матушке Цинь не ради папы, а чтобы заменить папу, чтобы стать здесь хозяином. Я сверлила гневным взглядом его руку на колене Ван Лухань, мне так хотелось подбежать и сбросить ее.

– Уже поздно, тебе пора домой. – Ван Лухань сама убрала его ладонь.

Мужчина встал, надел пальто, но так и стоял в гостиной. Я вскочила, босиком кинулась к нему и без лишних слов толкнула к двери. Он молча вышел из квартиры, и я с грохотом захлопнула дверь.

Когда я вернулась в гостиную, там горели все лампы до единой, от яркого света, пробиравшегося даже в самый укромный уголок, у меня закружилась голова. Ван Лухань у буфета наливала в стакан водку. Я помнила эту бутылку, ее горлышко еще хранило тепло моего папы. Ван Лухань взяла стакан двумя руками, резкий свет от лампочки над буфетом змеиным жалом лизал водку. Жидкость в стакане подрагивала, и тень на стене тоже дрожала – точно ночная птица переполошенно хлопала крыльями. Ван Лухань сделала большой глоток, поманила меня и принялась рассказывать про аварию. Она говорила сухо, коротко, как зачитывают выпуск последних новостей.

– Твоего папы больше нет. – Ван Лухань сдвинула брови, голос у нее был строгий, будто мы взяли друг с друга обещание не плакать. – Ты завтра же уедешь в Цзинань, на похороны тебе не надо. Это для твоего же блага, потом поймешь.

Я не стала спорить, мне хотелось верить ее словам, они звучали правдиво. Я тоже не плакала, молча смотрела на Ван Лухань. Я еще не видела ее так близко. Эти острые скулы, нос с горбинкой – она такая чужая. И дело было не в ракурсе, просто Ван Лухань действительно теперь была мне чужой. Раньше она была женой моего папы. А теперь мы с ней посторонние, как две планеты Солнечной системы, которые лишились Солнца и сошли со своих орбит. Я смотрела на эту несчастную женщину – отец покончил с собой, когда она была еще ребенком, мать сошла с ума, теперь и муж погиб. Боль насквозь пробила сердце Ван Лухань, обратив его в бездонный колодец.

– Ты покончишь с собой? – спросила я.

– С чего такой вопрос? – глядя на меня, сказала Ван Лухань.

– В кино, если один влюбленный умирает, второй совершает самоубийство.

Она улыбнулась, покачала стакан.

– Ты хочешь, чтобы я умерла?

– Я хочу, чтобы ты жила.

– Я буду жить.

Я помолчала и спросила:

– Это потому что ты не очень любила моего папу?

– Я его любила.

– Но вы ссорились.

– Нам нельзя было сходиться.

– Почему?

Она не ответила.

– Потому что он был женат на моей маме?

– Нет.

– Потому что дедушка с бабушкой были против?

Она покачала головой.

– Тогда почему?

– Хватит вопросов! – Запрокинув голову, она допила водку, потянулась за бутылкой и вылила остатки в стакан. Не хватило даже до половины, и Ван Лухань потрясла пустую бутылку. – Вот чертяка, хоть бы немного мне оставил. – Ее лицо вдруг смягчилось, глаза тронуло светом, точно она что-то вспомнила. А затем свет излился наружу, заскользил вниз по щекам. – Наверное, я сразу знала, что ничего не выйдет, потому и любила так сильно. – Она поперхнулась водкой, закашлялась, покраснела, с силой надавила себе на грудь, унимая кашель. Голос Ван Лухань зазвучал глухо, словно она делилась серьезной тайной: – Мы с твоим папой одного поля ягода. У покореженных людей и любовь покореженная. – Уголки ее рта приподнялись, будто Ван Лухань гордилась своим отличием от обычных людей.

– Ты будешь встречаться с тем мужчиной? – спросила я.

– Ты про Се Тяньчэна?

– Ты ему нравишься, я видела.

– Я не буду с ним встречаться, теперь ты спокойна? – Ван Лухань положила руку мне на плечо. – Детка, сколько же у тебя тревог. Сначала боишься, что я умру, потом – что стану встречаться с другим мужчиной. Так скажи на милость, как мне жить дальше? Одной, как сирота? – Она улыбнулась, по щеке скатилась слеза. – Это очень тяжело.

Ван Лухань медленно осела на пол, привалилась головой к буфету. Рядом со вчерашней вмятиной от пепельницы. Она осторожно обвела вмятину пальцем.

Перед рассветом я не выдержала и легла на диване лицом к Ван Лухань. Веки отяжелели, я изо всех сил гнала сон, снова и снова открывала глаза, чтобы посмотреть на нее. Мне просто нужно было знать, что она еще здесь, и чтобы она видела, что я тоже не сплю. Скорее всего, ей было все равно. Но я тешила себя надеждой, что пока мы вместе, некая мощная сила может вернуть нам папу.

Но он все не возвращался, и в конце концов я уснула.

Из сна меня вырвала песня матушки Цинь.

“Небо усыпано звездами…” Ее голос звучал так же мягко и проникновенно. В мире матушки Цинь ничего не изменилось.

Она вышла из своей комнаты, увидела меня, замерла, но вспомнила, кто я, и улыбнулась. Матушка Цинь усадила меня на стул у окна и принялась причесывать. На этот раз я не вырывалась. Наверное, из Пекина я смогу привезти только эти косы. Волосы она укладывала еще усердней, чем накануне. Невидимки прикалывала аккуратно, стараясь не царапнуть кожу, мне было совсем не больно.

Ван Лухань выключила горевший всю ночь свет и скрылась в спальне. Вышла она оттуда уже в черном. Черный свитер с высоким горлом, черное пальто.

– Черный тебе к лицу. – Матушка Цинь подошла к дочери, отряхнула воротник пальто.

Ван Лухань обулась и ушла. Скоро она вернулась с пакетом маленьких пирожков баоцзы, поставила его на стол и позвала нас с матушкой Цинь завтракать. Я развязала пакет, оттуда вырвался горячий пар, пахнувший мясным фаршем. Но вместо вкуса пирожков я почувствовала только обволакивающий рот свиной жир, и меня едва не вырвало. Я съела лишь один пирожок. Ван Лухань тоже не ела, налила себе стакан горячей воды и держала его в руках. Вчерашняя печаль так и застыла на ее лице, навсегда изменив его черты. Точь-в-точь как у матушки Цинь – даже в веселые минуты печальное выражение не сходило с ее лица. Прежде Ван Лухань совсем не походила на мать, но теперь между ними появилось сходство. Небо хмурилось, серые лучи траурной вуалью ложились на лица двух вдов. Я представила, как они будут жить после моего отъезда. Матушка Цинь проснется заполночь и, напевая, примется расчесывать волосы. Утром Ван Лухань, собравшись с силами, спустится за завтраком. После полудня сядет на диван и станет курить одну сигарету за другой, пока пепельница не заполнится окурками с красными сердцами, а небо за окном не начнет темнеть. Потом придет долгая ночь. Для убитого горем человека пережить ночь все равно что пройти через нескончаемый подземный туннель. Брезжит рассвет, и ты наконец выбираешься из-под земли. Наступает новое утро, раздается песня. И так день за днем, без всякой надежды; эта мрачная квартира, пропитанная запахами краски и раскисших куриных перьев, больше похожа на склеп, по которому бродят живые люди. Я знала, что горе не отпустит меня и после возвращения в Цзинань, но одна мысль о том, что скоро я покину эту квартиру, приносила радостное облегчение. Конечно, это место будет часто мне вспоминаться. Я осмотрелась по сторонам, стараясь запомнить каждую мелочь. Где вбит гвоздь, как шелушится краска на дверной коробке. Все это связано с папой. Позже, вспоминая его, я буду представлять эту квартиру, она станет сосудом для моих воспоминаний.