Алексей Сальников - На этом месте в 1904 году

Но именно от этой второй березы оказалась видна третья, а от третьей — четвертая. Слегка изгибавшаяся дорожка наверх уже начинала угадываться, но, чтобы не рисковать, снова уйти не туда, они, точно рисуя по пронумерованным точкам, честно двинулись от дерева к дереву и не изменили пути, даже когда казалось, что тут имеется очевидный обман, чтобы увести чужаков в другую сторону: вот же путь наверх, а не к сосне в такую низину, но от сосны стал виден столбик из камней, залитый сверху синим, похожий из-за этого на такое грубое пирожное в глазури, сбоку же от столбика угадывалась засыпанная желтыми иглами большая металлическая банка.

У того, кто отмечал маршрут, имелась еще краска, чтобы вести любого, кто захочет все выше и выше. И вот Пауль, Никита, Вика шли от метки к метке, пока не нашлось впереди ни одного дерева, ни одного камня, где была бы краска, зато была поляна, утыканная березками, усыпанная листьями, на краю которой стояла крашенная белым стела, а рядом с ней две елки. Было странно видеть стелу и две елки так близко.

От памятной таблички на стеле виден был только зеленый от окиси уголок, все остальное закрыто было несколькими слоями извести и краски. Сухая елка отсюда казалась уже не такой огромной. Оглядев ствол от слегка поеденного жуками основания до раздвоенной верхушки, Никита представил, насколько легко будет пробраться между крупными нижними ветками до середины, а там и всего-то где-то три его роста, как по лестнице, проползти — и всё. Никита сам не заметил, как был уже на высоте двух метров. Неторопливое карабканье по гладким, в редких шершавых муфтах коры, ветвям, отросшим по спирали, завело Никиту на ту сторону ели, что глядела на поселок. Там была привинчена к дереву толстая металлическая пластина, в которой были выдавлены буквы: «На этом месте в 1904–1908 годах проводились тайные собрания подпольной большевистской ячейки». «Ну, о’кей» — равнодушно подумал Никита и полез дальше. На половине пути выяснилось, что ветерка, чахлого на земле, хватает для того, чтобы довольно заметно раскачивать дерево из стороны в сторону, а ветки, с виду такие прочные и чуть ли не выстроенные в таком порядке, чтобы удобно было упражняться в лазанье, оказались неожиданно скользкими, слишком частыми, чтобы на всякий случай держаться поближе к стволу, щетинились этакими кольями и колышками, усмиряя почти кавалерийский порыв Никиты. Заметив характерный сук, на котором, одном на все дерево, торчали еще отростки, покрытые остатками сухой хвои, Никита спустился вниз и с разочарованием увидел, что храбрости ему хватило не на слишком большую высоту, даже на треть он не поднялся, а это были от силы две те гимнастические лесенки, по каким уверенно лазали даже дошкольники.

Ни Пауль, ни Вика не собирались соревноваться с Никитой, потому что елка не завела в них азарта, а Никите ее верхушка, шевелящаяся между одним облаком и другим, снилась две ночи и после, когда он просыпался три утра подряд вместе с отцом и по сумрачной, холодной утренней тропинке один добирался до елки и лез вверх, но так и не поднялся выше ветки с хвоей.

На четвертое утро ждал его возле реки черный человек. «Докуда добрался?» — спросил он Никиту. «Чуть выше таблички» — ответил Никита. Человек понимающе покивал. «Возьми пилу» — сказал черный человек и протянул Никите небольшую пилку, рыжую, как хвоя, но это не сильно помогло сначала, потому что древолазанье и с двумя свободными руками продвигалось не очень, а с одной пошло даже хуже — уже на уровне табурета отпуская одну ветку, на миг зависая, чтобы перехватить следующую, Никита скользнул кроссовкой, промахнулся пальцами, упал и лежал какое-то время среди иголок и черных шишек, слушал, как звенит в расслабленной ладони металлическое зубастое лезвие.

Каждый раз возвращаясь в поселок, Никита с удовольствием включался в игру Пауля и Вики. Они вытаскивали камни из реки и пытались построить крепость. Эта идея возникла у них, когда, шарахаясь по поселку и маясь от безделья, отыскали в канаве дырявую металлическую печку на ножках, это был теперь центр крепости. В печке постоянно поддерживался огонь, дым валил во все стороны, но четыре шаткие стены неплохо укрывали от ветра, шедшего то от воды, то с горы, а разогретый металл распространял вокруг тепло более уютное, чем в гостинице, потому что это было тепло, сделанное отчасти своими руками.

И все же бесполезно было прятаться все время. Когда Никита догадался уложить в рюкзак пилу и пластиковую бутылку с водой (вдруг захочется пить и по дороге, и по дороге до вершины), собрался очередным утром по-тихому уйти и вернуться, уже сидел возле крыльца Пауль и показывал горизонтально развернутый экран телефона, на котором было: «Куда? Я тоже».

Еще внизу Никита догадался перевесить рюкзак со спины на грудь. Подумав, он вынул телефон из штанов в рюкзачный кармашек. При помощи пилы он забрался гораздо выше, но выше залезть мешал страх, еще более основательный, чем раньше, хотя никаких поводов к этому вроде бы и не было вовсе — это было как забраться по канату, у которого имелись еще и выступы, за которые можно было цепляться пальцами и в которые можно было упираться ногами.

И в тот раз, когда пила не мешалась в руках, и еще раз, и еще раз, и еще Никита ходил на приступ дерева с Паулем, и Вика догадалась, где они пропадают с утра, тоже следила, запрокинув сосредоточенное лицо, как Никита лезет сначала вверх, потом вниз, и не было в том, как смотрели на Никиту друзья, никакого осуждения, кажется, они болели за него своеобразной его одержимостью, переживали это как что-то общее, не с одинаковой, впрочем, силой болели. Тогда как Пауль слал Никите стикеры с новогодними елочками и ободряющие мемы, Вика предлагала забить на елку, тем более все меньше оставалось дней вместе и можно было что-нибудь придумать напоследок другое, более безопасное и веселое, праздник какой-нибудь. «Это и есть праздник! — отвечал ей Никита. — Это летняя елка». «Это никакая не елка, елки зеленого цвета» — неизменно возражала Вика.

И вот за день до отъезда Никита твердо решил не трусить, потому что нельзя было оставлять все как есть, нельзя было уже, он понял, что Вика и Пауль помнили, что он так и не залез никуда, а только пробовал и спускался. Но и в эту попытку, какую назначил последней, тоже замер в большом сомнении, он еще не залезал так высоко, а там, дальше по стволу, было, как оказалось, сомнительное место. Имелась под его ногами ветвь, а чтобы до следующей добраться, требовалось слегка подпрыгнуть. Вид внизу совсем не располагал к прыжкам: верхушки деревьев под утесом выглядели мягкими, но были очень далеко, на них и с земли, заглядывая за край обрыва, смотреть было жутковато, даже подползать к этому краю было страшно — казалось, что голова обретет неожиданную тяжесть и утянет вниз. Никита прыгнул не очень решительно и поэтому не дотянулся и едва не съехал вниз, благо ладонь, при помощи которой он удерживал окончательно равновесие, мгновенно вспотела и буквально влипла в гладкое дерево, елка опасно зашаталась. Пауль издал снизу каркающий переживательный звук. Хорошо, что Вика на это не смотрела, а выискивала такое место в окружающих кустах, где ни она не могла видеть Никиту и Пауля, и они не могли видеть ее. «Комм…» — успел воскликнуть Пауль, а Никита не стал ждать, потому что понял, что, если помедлит еще, — всё, не сможет больше выносить ни этой высоты, ни этой верхушки, будто переставшей приближаться к нему, остающейся все так же далеко. Злясь на себя непонятной для себя злостью и плача от этой злости, он сиганул вверх и уцепился за нужную ветку, а там уже помог себе ногами, и недалеко уже была еще одна ветка повыше, вроде бы тонкая, но твердая, как кость, а потом оказалось, что и надо-то всего переступить раз, два и распрямиться осторожно и тронуть раздвоенную верхушку, стараясь не поколебать равновесия ни своего, ни равновесия несчастной елки.