Холли Борн - Как я вам нравлюсь теперь?

Они кивнули. Они знали. Разумеется, они знали. Именно они пересылали мне все эти хвалебные письма на красивой бумаге.

– В общем, я подумала: что, если следующая книга будет сборником лучших из этих историй? Что-то вроде антологии? И назвать ее можно будет «Негодники: как мы установили собственные правила». Ведь я пишу о том, как найти в себе внутреннюю силу. А так мы отдадим должное внутренней силе моих читателей, рассказав их истории.

Последняя фраза была предметом моей особой гордости. Я репетировала ее накануне перед Томом, и он сказал: «Класс, просто супер, у тебя все получится», не отрывая взгляда от телефона.

Реальность: тишина, дежурные улыбки, пальцы по-прежнему переплетены.

– Отличная идея, – восторженно произнесла Марни. – Мне нравится.

Я ожидала «но». Сейчас обязательно будет «но». Они беспокойно переглянулись, стараясь сохранить улыбки на лице.

– Дело в том, – продолжила Марни, – что такие книги работают. Правда работают. Но… ммм… обычно мы предпочитаем немного выждать. Издание к десятилетнему юбилею, например. Это отличный пиар-ход.

– Точно, пиар, – закивали все за столом. Улыбки на своих местах.

– Но так как «Негодная…» вышла всего пять лет назад, выпустить подобную книгу сейчас было бы слишком… преждевременным. Но в целом идея отличная!

Я прикусила губу. Сказать мне было нечего: запасного варианта у меня не было. Да, идея была так себе, но ничего лучшего я не придумала. Я перевела взгляд на Кейт – она улыбалась. Все мы улыбались: комната на верхнем этаже, полная улыбок, – а в глубине души все думали: отстоооооооой .

– Боже, – рассмеялась я через силу. – Значит, мне придется придумать что-нибудь другое?

– Для этого мы здесь и собрались, – утешила меня Марни. – Чтобы помочь. Мы знаем, как сложно это может быть.

Она протянула мне поднос с печеньем. Мне не хотелось – Герман не дремлет, – но я все-таки взяла одно печенье. Проглотив его, я тут же возненавидела себя.

Внезапно раздался голос одной из помощниц редактора. Она нервно озиралась, будто просила разрешения заговорить.

– Ээээ… а что побудило вас написать первую книгу? – спросила она прямо. – Может, это поможет нам?

– Я была несчастна, – ответила я, глядя ей в глаза.

– Ой, ясно. – Она поерзала на стуле, и настроение в комнате изменилось. Я и забыла, что люди не любят, когда говоришь им правду в лицо. Всем нравится правда по телевизору или правда в книге – тогда ты можешь читать и обдумывать ее в привычном темпе. Но стоит только сказать правду в лицо, все сразу начинают вести себя так, будто ты бзднул в переполненном автобусе, да еще ел при этом сэндвич с яйцом.

– Видимо, мне просто снова нужно стать несчастной, – делано рассмеялась я в попытке рассеять завесу искренности. Остальные вежливо похихикали. Интересно, что помощница редактора скажет своим друзьям обо мне («Лучше не встречаться со своими кумирами. Она такая стерва. Я совсем не так себе ее представляла»). Я поскорее подняла на нее глаза и сказала:

– Прошу прощения. Дело в том, что я и правда была несчастна. О публикации я и не думала, просто начала писать.

Но ведь я и сейчас несчастна , поняла я. И при этом ничего не пишу…

Она вспыхнула.

– Нет, это вы меня простите! – затараторила она. – Я спросила не подумав. Я ведь столько раз читала вашу книгу, и вы так честно пишете о своих проблемах в этой потрясающей вводной главе.

Мы обменялись улыбками и беспокойными взглядами, пытаясь понять, нравимся ли мы друг другу. Та самая вводная глава. Все всегда упоминают именно ее. Я стояла тогда на мосту Ватерлоо в расстроенных чувствах, с разбитым (опять) сердцем, у меня выпадали волосы от стресса из-за стажировки, и я боялась, что подцепила гонорею, потому что парень, с которым у меня была случайная связь, прислал сообщение, что мне нужно провериться. Ужасно. Отвратительно. Нервно. Люди думают, что знают обо мне все, но это не так. Я о многом умолчала. В то время я весила всего сорок четыре килограмма. А в ту самую ночь я перебрала водки и приняла шесть таблеток ибупрофена, а потом перепугалась и начала названивать Ди с вопросом, надо ли мне промыть желудок.

Марни подалась вперед, чувствуя, что обсуждение затухает.

– Дело в том, Тори, что твое конкурентное преимущество всегда заключалось в откровенности. Может, нам стоит подумать, о чем еще ты можешь откровенно написать?

Все согласно кивнули – это явно обсуждалось еще до моего прихода. Я облокотилась на спинку стула в ожидании их идеи. Она уже заранее мне не нравилась – ведь сама я до нее не додумалась.

– Нам очень понравился твой пост про Германа. Мне кажется, одна из причин, почему он выстрелил, – это потому, что ты впервые признала, что годы идут… – Она помедлила, наблюдая за моей реакцией. Я нацепила безмятежное выражение лица. – Дело в том, что хотя каждый год аудитория прирастает за счет молодых читателей, основная ее часть взрослеет вместе с тобой. Ты так здорово сумела облечь в слова то, как трудно дается третье десятилетие жизни… – все закивали с серьезным видом, – …что мы подумали: что, если ты напишешь что-нибудь о том, каково это – начинать четвертый десяток?

Я посмотрела в окно – Лондон, сияя, щеголял в ярком солнечном свете. Темза сверкала и казалась такой прекрасной: легко можно было позабыть, что она – не более чем токсичный поток грязи и химикатов. Внезапно мне захотелось покинуть комнату. Хорошо бы оказаться на улице – пусть солнце жарит тело, а ветерок с реки развевает волосы.

Мне нечего было сказать…

Но все ждали от меня ответа.

– Начинать четвертый десяток? – повторила я: на большее я была не способна.

Марни пришла в восторг.

– Да! – воскликнула она, будто я только что победно вскинула кулак или щелкнула каблуками, исполняя джигу. – Мне тридцать четыре, и мне самой интересно, что Тори скажет на этот счет.

Стажерка подалась вперед.

– А еще читатели просто в восторге от вас с Томом. Продолжение вашей истории – что может быть лучше? Все хотят знать, что случилось дальше между вами и Парнем с Утеса.

Кейт повернулась ко мне. Судя по блеску в глазах, она тоже считала это замечательной идеей, но готова была открыто признаться в этом, только если я подам ей знак.

– Вообще-то, – сказала я, – Парень с Утеса вчера вечером стриг ногти на ногах, не вылезая из кровати, и обрезки разлетались по всему пододеяльнику из универмага «Джон Льюис».

Раздался громкий хохот – обнажились пломбы на дальних зубах, миндалины заблестели на ярком солнце, заливавшем комнату сквозь дорогие окна.

– То, что нужно! – сказала Марни. – Именно за это мы все тебя и любим, Тори. Я хочу знать все о Тори и длительных отношениях.