Мона Авад - Зайка

В постели?

– Я…

– Тише , – он прижимает обтянутый черной кожей палец к моим губам. – Тише, Саманта. Мне нужно тебе кое-что сказать. Все это время в моей жизни как будто чего-то не хватало. Из нее словно исчезло что-то очень важное – с той самой ночи, как я пригласил на танец ту шлюху, имя которой даже не помню. Она была и остается пустым местом.

– Ее звали Алиса Фишер, – подсказываю я.

– Алиса Фишер, – повторяет он, а потом вздыхает и крепче сжимает мою руку.

– А ты знала, Саманта, что я даже ни разу потом не дрочил на воспоминание о том, как трахнул ее в этом чертовом лимузине?

Я мотаю головой.

– А это правда, – говорит он и наливает нам по новой.

Я осушаю свой стакан секунды за две.

– А знаешь, на что я дрочу, Саманта?

Я опять мотаю головой. Мое тело словно нашпиговали колючими бенгальскими огоньками. Нет, этого не может быть. Просто не может. Он же не говорит о том, как…

– …умирал рядом с тобой, Саманта. Все три месяца на репетициях. В течение пяти спектаклей, которые мы давали по вечерам и один дневной. Это самые эротичные переживания в моей жизни.

Роб Валенсия смотрит на меня глазами-угольками – не помню, чтобы я хоть раз видела их такими раскаленными.

По мне пробегает горячий ток. По рукам и ногам, до самых кончиков. Бабочки терзают меня изнутри, снова и снова вырываются из все новых «куколок», яростно хлопая крылышками. Кажется, что по волосам, стянутым на макушке, вот-вот побежит огонь.

– Правда? – шепотом спрашиваю я.

– Да, Саманта. На самом деле, весь тот вечер, пока за меня цеплялись… лапы Алисы Как-Ее-Там, всякий раз, когда я трахал других женщин в самых разных местах, но по большей части в своей машине, я думал лишь о том, как все это неэротично. И насколько лучше, в сотни, тысячи раз лучше, было бы вместо всего этого хотя бы раз умереть от электрического шока рядом с Самантой Хизер Маккей. Потому что наша совместная смерть очень напоминала секс. Не так ли, Саманта?

Я согласно киваю. Да. Ох, да.

Он снова сжимает мои руки, и по моему телу в ответ прокатывается дрожь.

– Саманта, я нахожу твой могучий рост невероятно эротичным. Меня сводит с ума твой мрачный вкус, он восхищает меня просто невыразимо. Весь тот день я мечтал зубами снять с твоей груди ту маленькую булавку в форме черепа. Но я этого не сделал. Мне было страшно, ведь ты была такой…

– Какой? – шепчу я.

– Суровой. Мрачной. Пугающе-мрачной. И отказывалась поднять свою мрачную голову. Ты пугала нас весь год, Саманта Хизер Маккей. Но в то же время мы понимали, в чем дело.

– Мы? Что ты…

– Ты просто была очень одинокой. Грустной и одинокой девочкой.

Он протягивает ко мне обе руки, нежно и трепетно обнимает мое лицо ладонями в перчатках. Ласково смотрит на меня своими дымчатыми глазами-угольками. Глазами Роба Валенсии.

– Разве не так, Саманта?

Мои глаза наливаются слезами. Должно быть, это все из-за пунша, я просто уже пьяна. И вот я плачу, зарывшись лицом в плечо Роба Валенсии, крепкое, как скала. От него пахнет точно так же, как и семь лет назад, когда он умирал рядом со мной на сцене, покрытой опилками. Это запах семнадцатилетнего юноши: пот, вперемешку с жареным мясом и ладаном. И… чего-то еще. Вроде смеси для выпечки.

– Саманта, – говорит он. – Не нужно всей этой глазной воды.

– Что-что?

– Да, ты ранима и в отчаянии, но это же и очаровательно.

Герцогиня, неожиданно появившаяся рядом, ставит на стол прозрачную коробочку с цветком внутри и подвигает к нему. Это корсаж. Кажется, из орхидеи. Белой и мерцающей, с маленьким пурпурным ротиком, испещренным бледно-розовыми прожилками.

Роб открывает коробочку и поднимает орхидею на ладони так бережно, словно это – новорожденный птенчик. И смотрит на нее таким странным голодным взглядом, что кажется, будто он хочет ее съесть. Герцогиня коротко похлопывает его по плечу, и он подносит корсаж к моему запястью. Музыка меняется и звучит песня, которую я знаю очень хорошо, но название забыла.

– Саманта, – он поднимается. – Потанцуешь с нами?

Танцевать с Робом – это совсем не то же самое, чтотанцевать с Диего. Грудь у него широкая, как у футболиста. Косая сажень в плечах. Его большие сильные ладони скользят по моей спине верх и вниз так, будто я вовсе не шести футов росту, а так, птичка-малышка. Все в нем кажется твердым, кирпичным и черствым. Этим он очень отличается от Авы. От ее мягких рук в сетчатых перчатках. От пушистых белокурых волос, щекочущих мое плечо. От запаха опавшей листвы и дерева. Как он не похож на дымный аромат жженого сахара и жареного мяса, исходящий от кожи Роба Валенсии. Я бросаю взгляд поверх его плеча и вижу, как зайки танцуют медленный танец со своими кавалерами и довольно жмурятся. Все, кроме Герцогини. Она смотрит прямо на меня. А поймав мой взгляд, подмигивает. Я улыбаюсь ей. Прекрасная комната кружится передо мной. Мягкое дыхание осени волнует шелковые занавески на открытом окне.

Я закрываю глаза и слышу, как нежный женский голос шепчет мне на ухо, обволакивая, точно бархат: Парить и летать, разве это не чудесно?

– Разве это не чудесно? – спрашивает он.

Просто невероятно. Вот только запах жженого сахара становится все сильнее и начинает раздражать. Я поднимаю взгляд на Роба. Нет, я не могу называть его просто Робом. Он Роб Валенсия. Я танцую с Робом Валенсией. Самым настоящим.

Но тут вдруг я думаю об Аве, которую бросила в темноте. Интересно, чем она сейчас занята? Наверное, курит на своей крыше или читает в красном вельветовом кресле. В эти минуты она кажется очень-очень далекой. Тенью, или силуэтом. Даже ее лицо ускользает от меня.

И в этот миг я вдруг слышу отчетливый звук. Как будто рядом кто-то жует. Громко, возбужденно посапывая. Я открываю глаза. Кексик и ее смазливый кавалер все так же танцуют прямо перед нами. Ее головка покоится у него на плече, губы блаженно приоткрыты. А сам кавалер в это время лихорадочно жует ее персиковую ленту для волос, глядя перед собой стеклянными глазами. Перехватив мой взгляд, он бестолково открывает рот, и мокрая лента вываливается наружу. А потом он хватает ее снова и опять начинает яростно жевать. Его взгляд снова стекленеет.

Я бросаю взгляд на Жуткую Куклу и вижу, что ее партнер делает то же самое! Только вместо ленты он жует прядь ее волос.

Когда я поворачиваюсь к Герцогине, голова которой лежит на плече Беовульфа, вижу, что он самозабвенно грызет ее жемчужное ожерелье. А Герцогиня как будто и не замечает!

И Виньетка. Виньетка сидит на подоконнике в углу, точно пьяная балерина из сломанной шкатулки, в то время как ее кавалер лежит у нее на коленях и жует ее кринолин.

В эту секунду я чувствую влажное прикосновение к своему запястью. Опустив взгляд, я вижу, как Роб Валенсия слюняво поедает мою орхидею, всхрапывая носом. На миг он поднимает взгляд, точно собака, пойманная за порчей ботинок. А потом опять набрасывается на цветок.