Мона Авад - Зайка

– Зайка?

Я оглядываюсь и вижу женщину, сидящую на краю моей постели.

Улыбаюсь.

– Ава… Ох, Ава, как же я рада, что ты здесь.

– Кто такая Ава?

Видение тает у меня на глазах, превращаясь в девушку с кошачьими ушками на голове. Мне хочется закричать и броситься вон из комнаты. Сжаться в комок и разрыдаться. Но я не двигаюсь и лежу в постели, пока ее маленькая ручка гладит меня по лицу.

– Я Кира, – повторяет она, потому что я все быстрее качаю головой: нет, нет, нет!

Она не Кира. Ее не так зовут. По-другому. Как же, как же?

– Кира.

У меня мокрое лицо, похоже, я плачу. События прошлого вечера восстанавливаются по кусочкам, как пазл, напоминая один из тех артхаусных фильмов, который Фоско иногда транслирует на стену Пещеры во время Мастерской. Наверное, думает, что подобные шедевры человеческой фантазии просто обязаны вдохновить нас на творчество. Я вижу перед собой шипящего гадости, плюющегося Роба Валенсию, мою детскую любовь. Вижу, как брызги крови стекают по стенам. Вижу чьи-то испачканные кровью руки в белых перчатках. Вижу мужской рот, набитый мокрой, пережеванной орхидеей. Вижу розовый, покрытый прожилками ротик орхидеи, приоткрытый, словно в ожидании поцелуя. Все эти события я по-прежнему разглядываю с большой высоты, надежно защищенная от них плотным хлопковым облаком. Но все равно начинаю всхлипывать.

– Тихо, тихо, – говорит девушка и протягивает мне гигантский стакан с узором из веселых арбузиков. И две яркие таблетки, похожие на пасхальные яйца. – Вот, Зайка, выпей.

Я бросаю взгляд на таблетки, лежащие в мягкой ложбинке ее ладони. Напоминают цветной «Тик Так».

– Что это за таблетки?

– Они тебе помогут. Поверь нам.

Я беру таблетки. Кладу их в рот, беру стакан с арбузиками и запиваю таблетки его сладким содержимым. Что это? Лимонад, наверное. Какой-то розовый лимонад. Она следит за тем, как я пью, пока из стакана не пропадают последние капли.

– Все в порядке, Зайка? – спрашивает она, но не писклявым приторным голоском, а вполне взрослым и глубоким.

Как у любой другой нормальной женщины. Она наблюдает за мной с такой тревогой, словно боится, что я в любую минуту вспыхну, как факел.

– Да.

Ведь тут, в моем сосновом убежище так хорошо и спокойно. В моей идеальной постели. Не слишком твердой и не слишком мягкой. Я снова бросаю взгляд в окно на золотую листву.

– Роб Валенсия, – говорю я листьям. – У него взорвалась голова.

Только произнеся это вслух, я понимаю, как нелепо это звучит. Из моей груди вырывается высокий, пронзительный смех. Я смеюсь и не могу остановиться, пока она не отвешивает мне пощечину. Сильную. Мой смех обрывается, как по щелчку. Она тут же ласково гладит меня по ушибленной щеке.

– Тебе кажется, что ты видела именно это. Ты просто много пила. Поняла?

Пила. Перед моим внутренним взором возникает серебряное зубчатое лезвие, способное перерезать все на свете – дерево, женщину, мультяшное животное. Я вижу, как лопается череп и выплескиваются мозги, как их ошметки разлетаются брызгами. Вижу оторванное, все еще горячее ухо.

– Пила, – повторяю я. – Я пила. Пила-пила-пила, перепила…

Она влепляет мне еще одну пощечину. На сей раз намного больнее.

– Вещи не всегда то, чем кажутся, не так ли?

Я разглядываю ее кошачьи ушки. Золотисто-карие глаза, которые смотрят на меня с мольбой. Веселые арбузики подмигивают у меня в ладони. Серебристое лезвие пилы плавится в прозрачную, напоенную солнцем воду, на волнах которой я лежу, убаюканная.

– Зайка, – молвит она. – Мне кажется, тебе нужно пообедать с нами сегодня. После Мастерской. Ты свободна в это время?

Я пытаюсь придумать какое-нибудь важное дело. Такое, которое не будет похоже на тупую отмазку. Какую-нибудь встречу, которую ну никак нельзя пропустить. Но в мозгу звенящая пустота, тьма и невнятные тени, словно кто-то выключил свет. Все, что я вижу, – это яркая листва в окне.

– Да, я свободна.

– Мы опоздаем на занятия, – говорит она и поднимается на ноги. – Можешь поехать со мной на БезоМобиле.

– БезоМобиль, – повторяю я.

Это университетский сервис такси, которое вызывают студенты, которым страшно возвращаться домой с наступлением темноты. Я смотрю в залитое солнцем окно.

– Но сейчас же светло.

Она пожимает плечами.

– Лучше перестраховаться, чем потом пожалеть.

Я снова думаю о голове Роба Валенсии. О брызгах крови на стене. Мне хочется закричать, но наружу вырывается лишь слабый вздох.

– Собирайся. Я приготовила для тебя платье, потому что то, которое на тебе было… Неважно. Вот, надень это, – и она указывает на голубое облако из тюля, лежащее на ее стуле.

Я смотрю на платье. Оно все усыпано принтами с котятами в коронах набекрень и мороженым в лапах.

– Ладно.

– Еще я приготовила тебе кофе. О, и вот это, пожалуй, тоже стоит надеть, – говорит она, достав из тумбочки солнцезащитные очки в форме сердечек, и бросает их на одеяло. – Эти таблетки повышают светочувствительность.

И она выходит из комнаты, оставив меня один на один с кучей веселых арбузиков в руках и очками-сердечками на коленях. На тумбочке сидит плюшевая лягушка-принц и смотрит на меня с выражением веселого ужаса. Ох, Саманта-Саманта. И что же теперь делать?

Я сижу на заднем сиденье БезоМобиля рядом с Кирой, и слушаю, как она беседует с водительницей по имени Элейна. Элейна говорит, что мы правильно сделали, вызвав машину. Учитывая всю ту жуть, что творится в кампусе, нужно быть осторожнее. И Кира кивает:

– Да, мы будем осторожнее, ой, я знаю, это ТАК ужасно.

А потом резко меняет тему:

– Такой чудесный, солнечный денек для октября, правда?

Словно никто и не взрывался вчера. Словно по стенам ее гостиной не стекали кровь и мозги.

И самое странное, что выглядело так, будто не стекали. Когда я спустилась в гостиную, там все сияло чистотой и казалось обычным. Никаких следов кончины Роба Валенсии, никаких следов выпускного. Только ее книжки, стоящие аккуратными рядами на полках вдоль стен, гравюры с томными нимфами, которые глядят в воду на русалок-мужчин. Все поверхности чистые, дерево на полу блестит, словно по нему вообще ни разу не ходили. И Кира стоит в дверях в красном пальто-колокольчике и притоптывает дизайнерской туфелькой на застежке. Давай уже быстрее, Зайка .

Я на ходу дергаю ее за рукав пальто, и она оборачивается.

– Что?

– Я не прочитала текст, – говорю ей я. – Который нам задали.

Мой голос кажется мне жутковатым и чужим. Таким голосом говорила бы женщина, сидящая в наручниках в фургоне психопата-убийцы. И мне хочется заорать ей: беги! Открой дверь фургона и беги! Но она удивительно спокойна и сидит, не двигаясь, просто смотрит в окно, а ее руки безвольно лежат на коленях, точно мертвые рыбины. Когда она говорит, в ее голосе раскачиваются пальмы: