Мона Авад - Зайка

Может, тогда я приеду к тебе?

Он молчал. А шипение усиливалось.

Лучше, если и ты пока высовываться не будешь. Это временно.

Я просто хочу знать, что ты в порядке.

Я в порядке.

Но я слышала, как предательски подрагивал его голос, когда он произносил эти слова. Слышала его тяжелое дыхание. Я представляла, какое у него в этот момент серое и осунувшееся лицо, как одной рукой он сжимает телефон, а в другой держит свою извечную сигарету. Как где-то на заднем плане лают дворовые собаки. И кричат петухи.

У тебя есть подружка, у которой ты можешь пожить?

Я смотрела в окно, провожая взглядом людей, среди которых не было Авы.

– Я тоже проторчала здесь все лето, – сказала я Ионе.

– Правда? Жалко, я не знал. Ты не ездила к своей семье?

Это слово всегда для меня как удар под дых. Я вспоминаю кованые железные ворота, высокую живую изгородь и дом с теплыми окнами. И себя – как я стояла у этих ворот и откровенно, хоть и застенчиво разглядывала двор. Делала вид, что у меня есть куда и к кому пойти.

– Мой отец уехал из страны по делам, – говорю я.

И сразу же жалею, что сказала именно это. Он еще не задал следующий вопрос, но я уже ежусь и внутренне сжимаюсь в комок.

– А мама?

Вот и она, я вижу ее так отчетливо, словно она стоит рядом. С тлеющей сигаретой в руках. Волосы уложены в роскошную и в то же время несколько агрессивную прическу. Она зовет меня из гостиной. Хочет, чтобы я провела время с ней, вместо того чтобы писать или играть в очередную выдуманную игру. Земля вызывает Саманту! Пожалуйста, спустись со своих облаков в реальный мир.

– Она умерла.

– Вот черт. Прости.

– Все в порядке.

Нет, все совсем не в порядке.

– Это было давно.

– Как она умерла?

Я сбегаю в магазин, скоро вернусь.

Она бросила это легко и непринужденно и закрыла за собой дверь. Я услышала знакомое вступление песни Грейс Слик [52] Слик , Грейс (род. 1939) – американская рок-исполнительница и автор песен, начинавшая музыкальную карьеру в группе The Great Society, а позже получившая известность как вокалистка Jefferson Airplane (впоследствии – Jefferson Starship и Starship). , когда мама завела мотор. Небо в тот день было таким голубым. Я и не думала, что случится что-то плохое. Я думала, она скоро вернется.

– Авария.

– Господи. А сколько тебе было?

– Тринадцать.

– Мой отец умер, когда мне было семнадцать. Рак легких. Мы знали, что этим закончится. И все равно было тяжело.

– Соболезную, Иона.

– По мне это здорово ударило. Мне кажется, это тогда я начал слетать с катушек. Подсел на дурь и все такое. В смысле, я и раньше баловался, но тогда совсем потерял голову. Типа… потерял связь с реальным миром, понимаешь? – он грустно улыбается. – Слушай, не хочешь зайти ко мне? Я сделаю чай, послушаем пластинки. Может, у меня найдется точно такая же книга, как та, которую ты посеяла. Кстати, что за книга-то, ты так и не сказала.

– Книга?

Я думаю про Аву. Она где-то там, в городе, быть может, прямо сейчас стоит под этим же самым снегом.

– Я не могу. Мне нужно идти. И наверное, прямо сейчас.

– Ну ладно. Надеюсь, ты найдешь свою книгу. Ну или она сама найдет тебя. Иногда, знаешь, такое случается.

Телефон, лежащий у меня на коленях, неожиданно вибрирует новым сообщением.

«Придешь сегодня, Зайка?»

А сразу следом еще одно:

«Нам кажется, мы должны поговорить».

Поговорить. Кулаки у меня внутри сжимаются и разжимаются.

– Хотя, знаешь, Иона… Ты не мог бы отвезти меня еще кое-куда?

К тому моменту, как мы приезжаем к дому Элеанор, начинает валить густой снегопад. С неба медленно падают снежные хлопья, крупные и пушистые, прямо как в сказке или в кино. Укрывают ее идеальный дом идеальным покровом, все его башенки, самые настоящие, сверкающие белизной, заостренные, напоминающие клыкастый оскал под полной, налитой луной. Снег покрыл и лужайку перед ее домом плотным ковром толщиной в дюйм, не меньше, превратив ее в гладкое, сияющее снежное покрывало.

– Миленькое местечко, – отметил Иона, остановив машину.

Я провожаю его взглядом – смотрю, как он сдает назад по улице, а затем разворачивается и исчезает. Я сказала Ионе, что они плохие. Мысль об этом бежит по моим венам, придавая мне смелости. Само воспоминание о том, как эти слова сорвались с моих губ. Я держусь за них по пути к двери. Я знаю, они все там, сплетничают обо мне. Знаю, что Элеанор льет им в уши, рассказывает всякое. Не знаю, что именно, но так и вижу, как она склоняется к ним из своего кресла, похожего на трон, а они все кучкуются вокруг. Готовые проглотить любую гнусную ложь или не совсем правду обо мне, которые она им скормит как кучу дешевых сладостей. Задыхаясь от желания срыгнуть сверху кучку неопровержимых доказательств.

А помните, как она ела тот кекс в тот день? Как будто ей он и не нравится, и она ест через силу.

Я думаю, она ходит в «Пинкберри», просто чтобы к нам подлизаться, а вы как считаете?

Я почти уверена, что она трахалась с Вы-Знаете-Кем. Вот почему он был к ней так внимателен прошлой осенью.

Ой, девочки, вы бы видели ее квартиру. Она живет в камере! Нет, серьезно, это прямо камера-камера, такая мрачная и унылая. Оно нам нужно, чтобы она заражала и нас этим унынием? Мы же солнышки, зачем нам эта туча?

Я подношу палец к дверному звонку. Я здесь, только чтобы спросить. И все.

Что ты сказала Аве?

Помни главное: они тебя ненавидят. А ты – их. Я повторяю эти слова про себя снова и снова, как мантру.

В этот момент где-то рядом раздается слабый звук – точно хруст поломанной ветки. Я оборачиваюсь – наверное, это кролик шуршит в кустах, или белка взбегает по стволу дерева. Но от того, что я вижу, у меня волосы встают дыбом.

Передо мной стоит олень. Всего в нескольких футах, на заснеженной лужайке. Он смотрит прямо на меня, сквозь меня, его глаза похожи на жидкий дым. Я разглядываю его статное тело, гладко сияющее в лунном свете, его рогатую тень, лежащую на полотне снега. Его покрытые снегом рога могли бы мигом отправить меня в забвение. Он так прекрасен. Так прекрасен, что на миг я забываю, кто я и зачем я здесь. И не чувствую ничего, кроме того, как гулко бьется сердце у меня в груди. Похоже, он вышел из леса, лежащего позади ее дома. Но его присутствие здесь, сейчас, такого истового, настоящего и дикого, превращает в сказку и весь этот живописный дворик, и мой абсурдный визит сюда, и самих заек, ждущих меня за дверью.

И в этот миг он смотрит мне прямо в глаза.

– Здравствуй, Саманта. Поделись со мной всем, – раздается у меня за спиной.

Я оборачиваюсь. Входная дверь открыта. На пороге стоит Орфей-тире-Французский Сварщик, Играющий на Гитаре – один из неудачных Черновиков, который они пытались слепить задолго до меня. Он очень подавлен. Может, потому что, как и все их создания, не понимает, что он такое. На деле – не более чем плод их капризного воображения. Темно-синий костюм не может скрыть все недостатки и деформации не до конца продуманного тела. Под черными перчатками прячутся руки, похожие на маленькие лапки. Странно, что он не мертв, не заперт в подвале или не описывает бесцельные круги где-нибудь в поле, спотыкаясь на каждом шагу, ведь такова обычно их судьба. Самых послушных и красивых они оставляют в живых, и те прислуживают им, пока не надоедят. Этот похож на уродливого Монтгомери Клифта [53] Клифт , Эдвард Монтгомери (1920–1966) – американский актер, один из первых голливудских секс-символов – приверженцев системы К. С. Станиславского (вместе с Марлоном Брандо и Джеймсом Дином). Четырехкратный номинант на премию «Оскар». .