Шанель Клитон - Следующий год в Гаване

— Нет. Я уже устал волноваться. Надоело прятаться. Я не хочу подвергать опасности свою семью, но в то же время, когда я завел свой блог пару лет назад, я отдавал себе отчет, на какой риск иду. Это был мой выбор, и я разберусь с последствиями.

Но теперь, когда он рассказал мне об опасностях, с которыми столкнулся, меня переполняет тревога.

— О чем ты писал вначале? — спрашиваю я.

— В самом начале вел блог больше для себя самого, чем для читателей. Это была моя отдушина, возможность самовыразиться, когда я задыхался от ограничений, от того, что не мог открыто делиться со студентами своими мыслями, от того, что должен был молчать. У меня были друзья, которые мне помогали. Я отправлял свои заметки по электронной почте, и они организовывали их публикацию в основном из-за рубежа. Это опасно, но один из моих друзей… — Он запинается прежде, чем имя сорвется с его губ. Я не сомневаюсь, что Луис из тех людей, которые скорее умрут, чем раскроют чужие секреты. — Он хорошо разбирается в компьютерах и разделяет мои взгляды. Я бы ничего не смог сделать без него. И все же… — В его взгляде появляется беспокойство. — У него есть жена. Дети. Мы все здесь в опасности. Сначала моя аудитория была слишком маленькой, чтобы мой блог заметили власти, но она росла с каждым годом. И кто знает, чем все закончится? После смерти Фиделя правительство, похоже, с удвоенной силой взялось за таких, как я.

— А что ты будешь делать? Ты собираешься остановиться? Ведь они именно этого хотят?

Луис избегает моего взгляда, и его молчание вновь красноречивее любого ответа.

— Оно действительно того стоит?

— С какой стороны посмотреть. Может быть, мои слова заставят людей задуматься о том, что делает наше правительство. Обратят внимание на то, как мы живем. Я был бы рад, если бы так случилось.

Он неуверенно хмыкает.

— В хорошие дни я полон надежд. В плохие я сам себе задаю вопрос, зачем я это делаю. Но это того стоит. Режим создал систему, которая изматывает нас так, что от всех этих правил, бюрократии, ограничений и ежедневной рутины просто не остается сил на борьбу. — Он делает глубокий вдох. — Трудно распространять свои послания, когда правительство подвергает цензуре едва ли не каждое слово. Я не знаю, сколько кубинцев читают меня. Я делаю это потому, что надеюсь, что кто-то меня услышит, а те, кто живет за пределами Кубы, поймут, как мы вынуждены жить. Я делаю это для того, чтобы напомнить самому себе о том, что существую. Я не могу бросить это. Я не могу перестать бороться за Кубу. Я должен продолжать бросать вызов себе и другим, чтобы становиться лучше, делать больше. Я должен бороться с несправедливостью. — Он делает паузу. — Да. Оно того стоит.

— А твоя семья знает?

— Мы об этом не говорим, но думаю, что бабушка и мама что-то подозревают. И Кристина тоже. Блог я начал вести недавно, но своих взглядов я придерживаюсь уже много лет. Кристину пугали мои убеждения. Она хотела, чтобы после свадьбы я жил с опущенной головой и не привлекал внимания режима. Она и так уже потеряла слишком многое. Я чувствую себя трусом, который ведет блог под чужим именем, когда у других хватает смелости выходить на улицы и протестовать, но я люблю свою семью и хочу ее защитить. Кроме того, здесь, на Кубе, рискуешь слишком многим, если играешь не по правилам.

Неужели бабушка испытывала точно такой же страх? Богатство и привилегии удерживали ее вдали от революции до тех пор, пока она не столкнулась с ней лицом к лицу и уже не смогла отвести взгляд.

— Что теперь будет? — спрашиваю я, наблюдая, как вращаются лопасти вентилятора. Мне не важно, что именно он скажет. Каким бы ни был его ответ, я ненавижу себя за то, что мое присутствие поставило его под прицел и теперь, из-за меня, он находится под строгим наблюдением.

— Не знаю, — отвечает Луис.

Впервые в жизни я испытываю леденящий душу страх. Впервые в жизни я осознаю, насколько хрупка свобода.

Пабло ушел, поцеловав меня на прощание. Он ушел воевать, а я снова осталась одна. Когда рядом со мной никого нет, я надеваю на палец подаренное им кольцо, а в остальное время ношу его на цепочке под одеждой.

До нас долетают слухи о боях, но я не получаю от Пабло никаких писем, и никто не приезжает в Гавану с весточкой от него. Он ушел на войну, а я осталась дома дожидаться его возвращения. Сейчас они воюют в Санта-Кларе, я с жадностью жду любых новостей. Я пытаюсь подслушать разговоры отца, просматриваю газеты в поисках упоминаний о сражениях. Мой брат тоже уехал, и я содрогаюсь от одной мысли о том, в какую беду он может попасть и что грозит им обоим. Может, мне нужно было уйти с Пабло? Я не могу представить себе, что живу не в Гаване, и в то же время я ужасно скучаю по нему. Я разрываюсь между зовом сердца и голосом разума, между любовью и верностью.

Наступило Рождество. Мы, как обычно, встречаем его за праздничным столом — на столе жареный поросенок, черные бобы и рис, флан [12] Сливочно-карамельное лакомство. на десерт, шампанское льется рекой, а разговоры не касаются политики. Собралась большая семья — тети, дяди, двоюродные братья и сестры, бабушки и дедушки — дом заполнен представителями семьи Перес. Мы вчетвером выстраиваемся в ряд на гигантской мраморной лестнице в прихожей. На нас надеты лучшие наряды, а наши родители сияют от гордости несмотря на то, что здесь нет нашего брата, который тоже должен быть на семейной фотографии.

На следующее утро мы с сестрами толпимся перед рождественской елкой и открываем подарки, а родители потягивают кофе и снисходительно улыбаются.

Я всегда, сколько бы лет мне ни было, любила Рождество. Этот праздник кажется мне волшебным. Он словно стирает все, что было, и предвещает начало новой жизни, в которой все будет хорошо. Но в этом году…

Они где-то сражаются. Пока я лакомлюсь жареной свининой, а моя семья потягивает французское шампанское, Пабло и Алехандро находятся неизвестно где. Может быть, они в Санта-Кларе? Или где-то в горах, на побережье, в сельской местности?

Когда мы посещаем рождественскую службу, я сижу на скамье Гаванского собора, сложив руки и склонив голову в молитве. Я даже не знаю, о чем теперь молиться. О том, чтобы мятежники добились успеха, а Батиста пал? Или о том, чтобы мятежники проиграли, а все осталось так, как есть? Единственное, что неизменно в моих молитвах и о чем я постоянно думаю, — это о том, чтобы с ними ничего не случилось. Если Бог сохранит жизнь Пабло и Алехандро, все остальное я смогу перенести.

Новый год мы празднуем в доме друга семьи в Мирамаре. Зал забит битком представителями высшего общества Гаваны, но я замечаю, что некоторые семьи отсутствуют. После полуночи по залу проносится: