Шанель Клитон - Следующий год в Гаване

Отец вернулся домой. Вернулся избитый, окровавленный, но живой. Мы пребываем в постоянном страхе — никто не знает, почему Фидель решил отпустить его, как рыбак отпускает маленькую рыбку, непригодную для еды. Мы не знаем, когда они придут за отцом снова и придут ли когда-нибудь. Возможно, сейчас Фидель слишком занят другими, более важными делами, и ему не до нас. Но что будет потом?

Раньше в стране орудовали расстрельные отряды Батисты, сейчас мы каждый день узнаем о новых публичных процессах и казнях, которые творят люди Фиделя. Я уже почти не чувствую ни гнева, ни ужаса. Внутри меня все словно онемело — прошло уже две недели с того дня, когда Гильермо сообщил мне о смерти Пабло, а мне все еще кажется, что я сплю и мне снится бесконечный кошмар. По ночам я снова и снова перечитываю письма Пабло. Слова, написанные его рукой, оживляют его образ в моей памяти.

Почему никто меня не предупреждал о том, что любовь может причинить такую боль?

Каждый день мы собираемся перед телевизором — это уже стало традицией. Даже мама, при всем ее отвращении к происходящему — к тому, что простолюдины судят представителей высшего общества, — не остается в стороне. Всех охватило нездоровое любопытство. Наверное, во Франции, когда знать отправлялась на эшафот, люди чувствовали нечто подобное.

Сейчас достаточно одного доноса, одного неосторожно сказанного слова, чтобы подписать смертный приговор. Фидель говорит, что действует открыто и ему нечего скрывать и он не ошибается — ужас, в который погрузилась наша страна, действительно выставлен на всеобщее обозрение.

Когда кто-нибудь придет к нам на помощь? Когда же весь остальной мир осудит его?

Долго смотреть на происходящее невыносимо. Мы сидим у телевизора потрясенные, не в силах ни пошевелиться, ни произнести хоть слово. Сколько наших соотечественников погибло с тех пор, как Фидель пришел к власти? Тысяча? Две? Их имена произносят шепотом, а потом и вовсе стараются не упоминать, и они остаются висеть в воздухе, пока не исчезают навсегда.

Беатрис — единственная, у кого хватает сил разрушить чары, опутавшие нас.

— Выключи телевизор, — рявкает она на Марию.

Мария не должна этого видеть. О чем думают наши родители? Мы обязаны приложить все усилия, чтобы сохранить ее мир, чтобы защитить ее от всего этого. Задача родителей ее оберегать, но с тех пор, как Батиста бежал и Фидель вошел в Гавану, мама с папой словно оцепенели.

Глаза Марии расширяются от тона Беатрис. Будучи самой младшей, она не привыкла к такому обращению — мы всегда старались быть с ней нежными и терпеливыми. Но сейчас настали трудные времена.

Я смотрю на мерцающий огонек телевизора, пока он не гаснет окончательно. Судебные процессы проходят на стадионе Гаваны. Они судят сторонников Батисты, тех, кто служил в армии, как военных преступников. Собрались десятки тысяч людей, они ликуют и смеются, издеваются, едят мороженое и арахис, ревут, требуя крови. Гавана превратилась в Древний Рим, а стадион — в Колизей. Телевидение транслирует на всю страну, как львиные клыки впиваются в кубинскую плоть, и все это ради мести, ради кровавых развлечений. Что хорошего может нас ждать?

Может быть, в следующий раз я увижу по телевизору лицо своего отца? Или брата? Я уже из-за этого безумия потеряла одного близкого человека. Когда же все закончится? То, что сейчас происходит — это не торжество правосудия, это кровавый террор. Я думаю о Пабло, о том, за что он сражался и за что он погиб. Человек, которого я знала и любила, не хотел бы, чтобы мы дошли до такого. Нам обещали Конституцию — где она? Нам обещали конец жестокости Батисты — что пришло взамен? Мы сменили одного диктатора на другого, а мои соотечественники продолжают радоваться и ликовать. Теперь они скандируют «к стенке», буквально призывая убивать тех, кто поддерживал Батисту, тех, кто, по их мнению, пренебрегал их интересами и за это заслуживает расстрела.

По ночам мне снятся кошмары — я вижу окровавленные руки Пабло, хитрую улыбку Фиделя, белых голубей — предвестников беды, толпу, поджигающую город и требующую нашей смерти. Магда говорит, это оттого, что я переживаю из-за ребенка. Она зажигает свечи и возносит молитвы богам, но им, видимо, нет дела до спасения Гаваны.

События на стадионе влияют на настроения в городе.

Январь незаметно заканчивается, и наступает февраль. Родители наконец приходят в себя. Я слышу их приглушенные разговоры по ночам, когда они думают, что мы с сестрами спим. Прислуга ведет себя странно — они словно затаили дыхание и ждут, когда за нами придут.

Магда тоже это чувствует, она заботится обо всех нас и выступает посредником между семьей и персоналом.

Она готовит мне ванну — добавляет травы, пряности, немного духов и капельку святой воды, которую тайком вынесла из Гаванского собора.

— Это защитит тебя, — говорит она, когда я погружаюсь в воду.

С каждым днем мне все труднее скрывать свою беременность. Одежда мне еще впору, но это вопрос времени. Если бы не эта революция, если бы мы жили как раньше, а наш мир не разваливался на куски, родители давно бы уже заподозрили неладное.

Это, пожалуй, единственное, за что я могу поблагодарить Фиделя.

Никогда не думала, что способна кого-то ненавидеть так сильно, как сейчас ненавижу его. Каждый его взгляд — словно пощечина. Почему он не умер вместо Пабло?

Слезы текут по моим щекам и капают в воду.

— Тише.

Она гладит меня по волосам, напевая своим успокаивающим, глубоким голосом, и я снова становлюсь маленькой девочкой, чувствующей себя в безопасности в ее объятиях.

— Ты будешь петь колыбельные моему ребенку? — спрашиваю я ее.

Магда улыбается.

— Конечно. Так же, как пела тебе и твоим сестрам. — Она сжимает мою руку. — Я научу тебя своим песням.

В эту ночь мне снится не кровь и не мертвые глаза Пабло, а маленькая девочка с длинными распущенными волосами, своей крошечной ручкой она сжимает мою руку. Я расчесываю ее волосы до блеска, заплетаю их в косу, а она просит меня рассказать о Кубе, о моей семье. Она внимательно слушает, а я рассказываю ей нашу историю и целую ее в макушку. Ей нравится сидеть рядом со мной. Проснувшись утром, я испытываю ошеломляющее чувство потери, понимая, что это был всего лишь сон. Я чувствую, что она отчаянно нуждается во мне.

Не знаю, что на меня подействовало — ванна или хороший сон, но я чувствую себя намного лучше и вылезаю из постели. Я быстро одеваюсь и иду в столовую.

Одна из служанок слушает выступление Фиделя по радио у себя в комнате; его голос доносится из задней части дома, и у меня возникает ощущение, будто он вторгся в наше святилище. Хватит с меня его дурацких речей, хватит с меня Фиделя и его обещаний, которые он никогда не сдержит. Это лишь пустые слова нового хозяина Кубы, где одна тирания сменилось другой. У меня возникает желание попросить служанку выключить радио, но в нынешних условиях никто не может позволить себе роскошь закрыть перед Фиделем двери. Хотим мы этого или нет, но он поселился в наших домах.