Эмма Лорд - Война и мир в твиттере

Но Пол даже не позвонил после этого, а я был слишком занят в больнице, чтобы проверить общий чат школы, что я обычно делаю днем. К тому моменту как я увидел это, фотография собрала уже огромное количество комментариев и кучу отфотошопленных версий с гадкими надписями, намекающими на то, что он из команды по прыжкам в воду, например: «Ныряние по помойкам?» или «Не знал, что хоббиты умеют плавать».

Первым делом, когда я узнал обо всем, я нарушил свое правило номер один и отследил Золотую рыбку, которая оказалась девушкой по имени Хелен – известная хулиганка в нашей параллели. А потом я написал письмо Ракеру, в котором я рассказал о поступке Хелен и признался в том, что это я создал приложение.

Мне следовало догадаться, что это только усугубит ситуацию. Насколько я знаю, Хелен все сошло с рук, Пол до сих пор не в себе и не разговаривает со мной, и от занятий отстранили не только меня, но и – вот это поворот – Пеппер, правда, всего на два дня, а не на неделю, как меня.

Подведем итог: Пол ненавидит меня, Пеппер ненавидит меня. И это только вопрос времени, когда вся остальная школа узнает, что это я создал «Визл», и тоже возненавидит меня. Нет ни одного уголка моей жизни, в который я бы не нагадил, так что я сейчас не просто на дне, а практически у самого центра Земли.

Так что эта попытка моего отца сыграть на моей совести была самой бесполезной за всю историю человечества. Он мог бы сейчас просто начать изрыгать пламя, и я бы просто подставил под него голову.

– Мне жаль, папа.

И это была сущая правда. Но я должен был сказать эти слова не ему, потому что, мне кажется, они с мамой пострадали от моих рук меньше всего. И я мог потратить это время на то, чтобы попытаться связаться с людьми, которым досталось больше всего, но вместо этого я выслушивал нотации в пределах слышимости утренней очереди за бейглами с яйцом и сыром.

– О чем ты только думал?

Я уже открыл было рот, чтобы рассказать ему, о том, какой «Визл» на самом деле – или, по крайней мере, был, потому что я деактивировал его прошлой ночью. Но папа не давал мне даже слова вставить. Он наклонился ниже, оперся локтями о стол в том месте, где Итан вырезал эмблему Супермена, когда мы были детьми, и тяжело вздохнул.

– Весь следующий месяц ты будешь отрабатывать смены по выходным после тренировок, – сказал он.

Я рассмеялся. В списке всех подходящих реакций на слова отца эта должна быть в самом низу, поэтому папа сначала опешил, не понимая, как воспринимать мой смех.

– Джек.

Смех превратился в хрюканье, и, прежде чем осознал это, я сказал:

– Если честно, папа, твое «наказание» больше напоминает пожизненный арест, на находишь?

Отец удивленно поднял брови. Он ничего не сказал, давая мне возможность выплеснуть все, что накопилось за последние десять лет его давления. Я обвел пальцем подсобку.

– Я и так здесь каждый день . После школы. По выходным. Вся моя жизнь проходит здесь, и ты об этом чертовски хорошо позаботился.

Мой отец на мгновение закрыл глаза; он выглядел таким уставшим, что я не был уверен, что он услышал хотя бы половину того, что я сказал. Я знаю, это неудобное время и уж тем более неудобное место, но мне казалось, если я не скажу этого сейчас, другого шанса у меня может и не быть.

– Джек…

– Знаешь, я никогда не понимал, почему ты так хочешь, чтобы именно я остался в кулинарии, а не Итан. Так было всегда . И я правда не понимал почему.

Папа был настолько ошеломлен, что не мог сказать ни слова в ответ. Поэтому я решил продолжить:

– Но недавно меня осенило. Итан ваш золотой сын, лучший из близнецов, тот, кому суждено покинуть гнездо и покорить мир. Потому что у тебя, к счастью, есть запасной, более тупой близнец, который сможет перенять управление этим местом у тебя.

– Почему ты считаешь, что работа в кулинарии делает тебя хуже? Боже, если эта школа закладывает тебе в голову такие глупые мысли…

– Ты только что сам назвал это наказанием! Что, кстати, глупо , потому что, если это действительно так, то ты наказываешь меня круглыми сутками на протяжении многих лет!

Я говорил достаточно громко, так что толпа покупателей уже стала смотреть на нас, словно на клоунов. Если мы удерживаем ньюйоркцев настолько, что они даже сняли наушники, значит, это правда настоящее зрелище.

Когда я наконец посмотрел на отца, его глаза горели от ярости, которую я не видел прежде.

– Поднимайся наверх.

Но я все равно продолжил говорить, чувствуя себя шестилеткой, которая ведет себя бессмысленно и глупо, – просто продолжил говорить без всякой стратегии, пока не выскажу все, что у меня на уме:

– Тебе абсолютно плевать, что я… что я сделал что-то классное. Сделал самостоятельно то, что помогло многим людям, пока это… – Мое лицо горело, голос начал срываться. – Пап, у меня хорошо получается это. Создавать приложения. Хорошо настолько, что мне хочется связать с этим свою жизнь.

Он даже не посмотрел на меня.

– Поднимайся. Наверх.

Сейчас, когда я вырыл себе настолько глубокую яму, что не знал, что с собой делать, я был благодарен инструкции. Я вышел из подсобки, не обращая внимания на любопытные взгляды клиентов, и поднялся в квартиру.

Мама была в комнате бабушки Белли, они вместе смотрели какое-то шоу на громкости достаточно низкой, чтобы услышать, как я вошел, но они не сказали ни слова. Я быстро влетел в свою комнату и закрыл дверь. И я даже не понимал, что ждал именно этого – момента, чтобы заплакать, лить глупые, злые слезы маленького ребенка. Я не плакал так давно, что первые мгновения был ошеломлен этим.

Мне хватило мозгов запереться. Я даже не дошел до кровати – просто уселся на полу, но в данной ситуации кровать казалась непозволительной роскошью: я не заслужил переживать это страдание в каком-либо комфорте. Я схватил первую попавшуюся под руки вещь, чтобы уткнуться в нее лицом и приглушить свои рыдания, и только после того, как высморкался в это и вытер слезы, я увидел, что это был фартук с логотипом «Маминых тостов» и моим именем, вышитым на нем, – отец подарил мне его несколько лет назад.

Я скомкал его и закинул в другой конец комнаты.

Наверное, он меня ненавидит. Всю свою жизнь я без остановки работал в кулинарии, лишь бы заслужить минимальное одобрение, а сейчас я разрушил все за такой короткий промежуток времени, что мне можно было дать за это олимпийскую медаль. Больше всего на свете мне хотелось отменить последние двадцать четыре часа, или, может, последний месяц, или даже год – остановить себя от создания «Визла», от самого первого твита с аккаунта «Маминых тостов», от совершения тех поступков, которые привели к настоящим катастрофам, и от того, как я наорал на отца на глазах у половины Ист-Виллиджа.