Дмитрий Бавильский - Красная точка

После перевернули на снег тыльной стороной.

Бросили. Расправили. Припорошили со всех сторон, точно стиральным порошком, втоптали снег в ворс.

Тут Васе померещилось, что он видит на чужом ковре красную точку, с которой когда-то упражнялся против близорукости. Только на этот раз она была не фиксированной на стекле, как в позапрошлой жизни , но металась по всему заснеженному ворсу, точно живая.

Вася поднял глаза на соседнюю пятиэтажку и увидел в окне третьего этажа школьника, плющившего лоб о стекло с лазерной указкой в руке – самым модным гаджетом того времени, которым любили баловаться ученики младших классов, сбивая самолёты с курса.

Мальчику было скучно, вот он и развлекал себя тем, что преследовал близняшек алым пятном, на которое те не обращали внимания. И тогда Вася вновь стал смотреть на бывших соседок.

Сёстры Зайцевы взяли в руки щётки. Присели для удобства. Заскребли, зашумели синхронной работой, как пловчихи взмахивая руками: ымбш-ымбш-ымбш …

Но пока переворачивали (Вася видел, что тяжёлый ковёр даётся близняшкам с усилием), на белом, ничейном снегу отпечатался его повторяемый пылью узор.

2015–2018

Точнее, времени как исторической общности не существовало, за исключением разве что смены времён года. Советские люди жили в вечности, развитой социализм казался бесконечным – никаких иных формаций, социальных ступеней или общественных состояний не знали или же быстро забыли, утратив любые возможности альтернативы. СССР – система закрытия, безобменная, значит, в дальнейшем с Васей ничего, кроме коммунизма, случиться не может. Хотя приход коммунизма уже тогда, изнутри развитого социализма, казался таким же проблематичным, как наступление конца света.

Последний подъезд этой же пятиэтажки, где одна из квартир первого этажа освобождена для общественных нужд. Вася зашёл в неё сразу после переезда: на входе, у кафедры выдачи, висит плакат, где нарисовано дерево, вместо листьев у которого – портреты русских классиков, заключённые в привлекательные овалы. За кафедрой сидела пухлая соседка, похожая на белочку.

Небольшого росточка, с щёточкой аккуратных усов, похожий на деревянную, оробелую игрушку, прячущий доброту за толстыми линзами «очков для близи», способных даже самого злобного монстра сделать пушистиком.

Стыд, похожий на горчичники, коими обложили лицо, ему, кстати, понравился.

Ибо с такими запасами соседу, значит, любые «натуральные обмены» доступны, как книжные, так и товарно-дефицитные.

Есть, правда, в первом подъезде пара мальчиков – Андрей Козырев из первой квартиры, над которым, словно проклятье, довлеет профессия отца («…в органах работает…»), из-за чего все обходят Козырева стороной, а также простодушный Ильдарка. Их и не видно вовсе, даже в подъезде или в молочном магазине никогда не столкнёшься, только «здрасьте-здрасьте» и дальше по своим непонятным делам побежал, в секцию какую или в кружок по фото. Как собачка, которая одна только свою травку и знает.

Так вот откуда в городе вспышки этих адовых заболеваний, про которые на втором, областном телеканале, сразу после новостей, показывают передачу «Подросток в трудной ситуации», чередуя её с другой, не менее актуальной программой, «Если прозвучит тревога», про нормы Гражданской обороны.

Пожалуй, главные социальные различия в СССР начинались с количества комнат, у Тургояк и Пушкарёвых были двушки, у Васиных родителей – трёшка, а где-то, говорят, водились и четырёхкомнатные хоромы, но только не в их доме, не в их районе, предназначенном не для среднего, но для усреднённого рабочего класса.

Его ежегодное латание, ощутимо ухудшающее общее состояние тротуара, – отдельная животрепещущая тема сатириков и юмористов.

41-78-22.

Явный анахронизм, поскольку такие издания появились лишь в Перестройку, в СССР не было не только секса, но и частной инициативы, обнаруживаемой публично. Все сделки делались подпольно. В частном порядке.

С четвёртого начиналась сумеречная зона окончательно чужих людей, ведь в уже в четвёртом жила мадемуазель Пильняк, учительница-мучительница-садистка-математичка и по совместительству старая дева, вымещавшая свой неудовлетворённый похотюнчик на ни в чём не повинных малютках.

Иные знакомые стояли в ней десятилетиями, жили на чемоданах или у родственников – норма советской жизни легко сочетала исторический оптимизм с личной беспросветностью.

Вместе со своей матерью, скорбное лицо которой, как бы заранее настроенное на трагедию или же на непреходящий стыд, казалось иконописным, блаженный жил в последнем подъезде, то есть вроде как бы уже практически не в коробке.

Почему-то так и оставшиеся детской тайной, не дойдя ни до Руфины Дмитриевны и дяди Славы Тургояк, ни тем более до Пушкарёвых и бедной Берты Бендер, точно родители Васи играли с соседскими ребятами в общую тайну, недоступную взрослым из-за непонятного стыда.

В СССР индивидуального туризма не существовало, за границу выезжали группами, с обязательным надзирающим (или что они, не люди, что ли?) из «соответствующих органов», партийцев в штатском, не очень-то скрывавшихся. Аниматоров заменяли профкомовские чины или же сотрудники понятно откуда. На враждебной, даже в странах соцлагеря, территории они никогда не теряли покоя, присматривая за выехавшими днём и ночью, мало ли что. Ведь даже за самым маломальским рубежом советские люди раскрепощались, подобно доктору Плейшнеру, сгоревшему из-за воздуха свободы, окончательно притупившего бдительность. Вот и советской власти особенно важно выискивать контрреволюционный элемент среди «наших людей» в самый что ни на есть момент заграничной истины, дабы задушить его в зародыше. Но не там, где он вышел наружу (невозвращенцев презирали хуже «наёмных убийц империализма» или «израильской военщины»), мало ли что может произойти на чужой территории, но перекрывая любой кислород уже по возвращении в родные края.

Весь этот коллективный способ существования тогда был единственно возможным способом посмотреть другие страны и воспринимался нормой жизни, облегчающей существование людям, не привыкшим к чужим нравам и языкам, терявшимся на чужбине в непонятной реальности. Будто это игра такая про заботу о невменяйках да потеряшках, подобно Ахиллу черпавших силы лишь от матери Геи. Поэтому даже «за рубежом» все жили у всех на виду – даже в гостиницах, как в одной большой коммуналке, – вот воспоминания и оказывались у всех какие-то общие.