Дмитрий Бавильский - Красная точка

Именно Андрей первым поинтересовался у Васи, потерял ли он невинность, и делано удивился, что тот ещё девственник, – что, впрочем, было более чем очевидно.

Вася постоянно отмечает желание Семыкина нравиться, его готовность угождать, маскируемую с помощью нарочитой хамовитости.

На телеэкраны тогда вышел многосерийный художественный фильм «Тайна Эдвина Друда» по недописанному роману Диккенса. Вася впечатлился и захотел сам решить тайну незаконченной книги из таинственного тёмно-зелёного тридцатитомника.

Хотя Чердачинск ведь был в те годы закрытым городом, иностранцам въезд в него запрещали, требуя особого разрешения, из-за чего всяческим там резидентам, пытающимся вызнать все наши военные и промышленные тайны, он, конечно же, казался, как манна небесная, максимально привлекательным.

Маруся считала свой взгляд пронзительным, много чего говорящим.

«Дурное дело не хитрое, Василий, люди с возрастом вообще-то умнеют и уже на чужих ошибках учатся», – сказал тогда физик, на что Вася реагировать не стал, ибо сильно удивился: откуда классный про чужое барокко помнит, а главное, знает? И значит ли это, что книгу его жизни переписать теперь уже невозможно?

Советские школьники ежемесячно сдавали членские взносы – две копейки.

Позже он единственный из компании станет настоящим писателем и пойдёт на поиски литургического звука, сгинув на этом пути без следа, предварительно рассорившись со всеми друзьями из-за своей всегда неудобной правды.

Явная ретроспекция: подобные разговоры невозможны в начале 80-х, когда экстраординарные события случались лишь в империалистических странах. Алик погиб позже, уже в 90-е, в период «первоначального накопления капиталов». История тёмная, непонятная. Сделаем вид, что Вася немного знает будущее, – так уж сильно ему хочется произвести впечатление на Марусю.

Ещё одна явная историческая неправда: ранние стихи Иосифа Бродского (Маруся цитирует стихотворение «Холмы») не были доступны тогда не то что Тургояк, но вообще никому.

Руфина Дмитриевна, будущая Васина тёща, очень уж крахмал любит. Ложками наворачивает. Вероятно, в организме у неё есть какая-то нехватка, из-за чего этого крахмала у Тургояк на кухне всегда в избытке. Даже на обмен хватает. Где уж Руфина им отоваривается – тайна великая: крахмала в свободной продаже никогда нет, вещь в домашнем хозяйстве всем нужная, просто необходимая. Особенно для самогонки, кстати.

А ведь тогда ж ещё были и вовсю, поточным образом, работали вытрезвители!

Очевидная ретроспекция: места для поцелуев появились в кинотеатрах СССР после Перестройки.

«Прямой как стрела», напишут про этот проспект в столичной «Комсомолке», когда в Чердачинске начнутся табачные бунты. Перед каждым табачным киоском тогда стояли огромные очереди. Но в одни руки отпускали не больше двух пачек. Курева с фильтром нигде не было, о болгарских («Родопи», «Стюардесса», «БТ», «Ту-134»), выручавших обычно «средний класс» и людей со вкусом, отыскать почти невозможно. Впрочем, как и «Яву-Явскую», и даже ординарный «Космос». Одно время спасались какими-то индийскими сигами, едкими, как зарин-заман, но вскорости и они закончились. Пришлось всем на «Астру» переходить. А в неё какой только мусор, ветки-палки да махру не толкали! Вася, когда очерк в «КП» прочёл, удивился: Комсомольский проспект никогда ему прямым не казался. Начинавшийся как раз за одну остановку от их Красного Урала, он и потом какое-то время изображал из себя «прямую стрелу», но дальше точно ломался и начинал гнуться вбок, уходя не к линии горизонта (когда-то Комсомольский проспект растворялся в лесу, которым Чердачинск заканчивался, и дальше, после конечной остановки троллейбуса и лыжной базы, не было вообще ничего), но в сторону Градского кладбища. С этого момента Вася понял, что газеты если и не врут, то уж точно привирают, ради красного словца, когда важнее всего не правда жизни, но схема, в угоду которой наплести можно всё, что угодно.

Соответственно, Лена не стала его первой женщиной, что, вообще-то, отныне и навсегда – факт биографии, неотделимый от сознания и осознания – как, к примеру, дата и место рождения.

«Горбачевский при́зыв» 1987 года пришелся на демографический недобор и призывал на срочную службу всех студентов высших учебных заведений, не имевших военной кафедры. Многих – на два года сразу же после первого курса.

Дед Савелий до самой смерти «работал над решением жилищного вопроса» (очень уж неудобно было жить с тучами комаров и толщей малярийной воды под полом, пробовали шутить о «Венеции по-советски», да не прижилось) и, будучи ветераном, постоянно рассылал письма «в инстанции». По своей инициативе, никто его не просил, поэтому депеши порой выходили странными. В семейном фольклоре осталась фраза «поселили меня в какой-то библиотеке…». Дед имел в виду пыль от книжных полок, добавлявшей к общему экологическому неблагополучию лишние полутона, но вопль его понимался иначе. Впрочем, ответа ни на одну жилищную заявку он так и не получил.

Писателей, удостоенных звания Герой социалистического труда и, таким образом, находящихся на самом верху советской пищевой цепочки, одним из важнейших символов которой была публикация в бесконечно тиражной «Роман-газете», публиковавшейся на серой, газетной бумаге.

Интересно, конечно: присесть у чужой двери ему даже в голову не придёт – настолько территория вокруг, совсем как у животных, на зоны , свои и чужие, помечена.

Уезжая на соревнования, чемпионы отказывались-де платить за пустую квартиру.

Любой, даже самый пустячный разговор Петровне важно было проблематизировать, вывести из режима «белого шума», сделать насыщенным, интересным.

Особенно модны были пластиковые пакеты под фирмý, производство которых наладили цеховики, – на одной его стороне возникал портрет правильно растрёпанной Аллы Пугачёвой с томной усталостью во взгляде (она уже тогда выглядела надорванной от всенародной любви), с другой – Михаил Боярский, по-лакейски расчёсанный на прямой подбор, стоявший у кормы какой-то неправдоподобной яхты. Семиотик сказал бы, что эти пакеты не отсылают к чему бы то ни было, но репрезентируют сами себя. Советские представления о прекрасной (полноценной, человеческой) жизни потребительского общества обязательно содержали изящные жесты в жанре упаковки – сего советская торговля, не знавшая ни конкуренции, ни возможности насыщения спроса, была лишена в принципе, грациозно обходясь во всех жизненных случаях крафтовой бумагой. Пакеты (подобно вкладышам и этикеткам от жевательной резинки) являлись предметом зависти и многолетнего культа. За ними охотились, их берегли, складывая «книжечкой», чтобы не мялись, и носили в сумке, их, наконец, аккуратно стирали, стараясь не повредить красочный слой, со временем начинавший капризничать – куда там тосканским фрескам.