Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Я – режиссер этого фильма, – говорит он… – Я знаю, что вы не расположены были сниматься в эпизоде, в котором вы нам очень нужны, и я очень благодарен вам за то, что вы согласились сниматься. Поверьте, что никакого желания вовлечь вас во что-нибудь недостойное или постыдное… ничего подобного у нас не было и нет. Кто знает, может быть, после этого эпизода вы измените свое мнение и останетесь с нами… скажем так, на более продолжительное время.

– Нет. С меня хватит. От всего этого я просто больна.

Режиссер нежно тронул ее за руку, словно это была рука ребенка. Подозвав актера, он отвел его в сторону и начал тихо говорить что-то конфиденциальным тоном, но тонкий изощренный музыкальный слух арфистки сделал тщетными подобные ухищрения.

– Она уперлась, – жаловался актер. – И потом… она меня не вдохновляет… в ней нет ни капли страсти. Голая техника.

Режиссер снова появился в комнате, чтобы с глазу на глаз поговорить с актрисой, оставив за дверью представительницу массовки и актера наедине. Проходя мимо, он подолом своего халата зацепился о колесо инвалидной коляски и, явно занервничав, ухватился за стетоскоп, словно решив тут же его использовать. Сунув в ушные раковины наушники, он глуповато как-то улыбнулся представительнице массовки, которая в эту минуту испугалась, что он хочет проверить биение ее сердца. Но самозваный и фальшивый этот врач имел в виду не ее, а самого себя, расстегивая пуговицы своего одеяния, прикладывая диск стетоскопа к своей обнаженной груди. Закрыв глаза, он сделал вид, что прислушивается к биению своего сердца, но когда заметил улыбающуюся во весь рот красавицу из массовки, замер и пробормотал что-то относительно пылкой красотки, с которой он вот-вот займется любовью. Здесь дверь открылась и поглотила его вместе со стетоскопом.

Глубокая тишина. Молодой ассистент, стоя за ее спиной, замер. Он, весь внимание, с силой сжимает ручки инвалидного кресла. Потерявшая надежду отчаявшаяся Нóга сидит, закрыв глаза. Что это такое приключилось с нею в Израиле? – изумленно пытается она понять. Каким образом за какие-то считаные недели превратилась она из профессиональной арфистки в разъездную артистку массовки? И где усилиями брата и матери окажется в результате очередного их эксперимента?

Снова открывается дверь, и снова появившийся режиссер осторожно везет ее, аккуратно объезжая кабели, съемочные камеры, мониторы и прожектора, и, наконец, тормозит.

– Ну вот, Нóга, – называя ее по имени, говорит он. – Вы – измученный пациент. Вам плохо. Вы возвращаетесь в свою палату, к своей постели. Пожалуйста, подкатывайся вот сюда… два или три метра, и останавливайся, замерев, пораженная, шокированная, если можно так сказать, увиденным, ибо на соседней кровати происходит нечто такое, чего ты никак не могла ожидать и что тебе совершенно не нравится. А камера расскажет и покажет нам, что в эту минуту ты думаешь и что чувствуешь.

Она сделала все так, как было ей сказано; вкатилась в темную, скрупулезно воспроизведенную больничную палату с двумя кроватями – одной, незанятой, для нее и другой, возле которой стоял врач, уже не в силах сдерживать себя. Он сорвал с шеи и отшвырнул свой стетоскоп, и, вместо того чтобы прослушивать сердце и легкие полуодетой пациентки, забыв о всякой сдержанности, покрывал поцелуями ее обнаженные груди и плечи, при полном, похоже, согласии самой больной, словно та верила, что прикосновения и поцелуи дипломированного врача ускорят ее выздоровление, – и в то время, как пораженная представительница массовки пыталась понять разницу между вожделением актера и похотью мужчины за своей спиной, она услышала шепот:

– Поближе… подкатись поближе. Так, чтобы они поняли, что ты здесь.

А пока что врач, осознавший, что он наделал, пришел в себя, стоял, выпрямившись; обнаженная грудь его видна была из-под расстегнутого халата. Вперив дикий взгляд в черт знает откуда возникшую пациентку в инвалидном кресле, без предупреждения оборвавшую его страсть, он одним быстрым движением вытащил ее из кресла, поднял на руки, донес до свободной кровати и, уложив, закрыл ее тело и лицо простыней. И в то время пока, ошеломленная, она пыталась понять, является ли все происходящее с ней действием, зафиксированным в сценарии, или спонтанным порывом, фантазией профессионального актера, голос режиссера донесся до слуха бедной артистки, которой с полным основанием уже могла считать себя Нóга, и голос этот прокричал по-немецки: «Gut», что сопровождено было шквалом рукоплесканий всей съемочной группы.

Кто-то поспешно освободил ее от простыни и помог выбраться из кровати, как если бы она и в самом деле была беспомощным больным, нуждающимся в поддержке. Актриса – совсем молоденькая и тонкая женщина с огромными красивыми глазами – дружески помахала ей с соседней кровати, словно они были соучастницами по некой авантюре, и начала одеваться, делая это неторопливо и тщательно.

– Снимем все это еще разок, – мечтательно проговорил оператор. – Это – класс!

– Нет, – в голос крикнула Нóга. – Ни за что… мне кажется, я отыграла свою роль. И больше я здесь не работаю.

Это решительное заявление остановило съемку. Тотчас же кто-то выкатил чайный столик, уставленный сэндвичами и бутылками сока, газированной водой и холодным чаем; оголодавшая съемочная группа моментально сгрудилась вокруг, сметая еду и питье, перемежая процесс поглощения пищи разговорами о делах – своих и не своих, которые легко можно было бы назвать кинематографическими сплетнями. И в то время, пока с Нóги смывали грим, к ней подошел актер и с чувством произнес:

– Надеюсь, я не причинил вам никаких повреждений?

– Нет, – заверила его Нóга. – Сначала вы меня испугали, но затем я ощутила, что вы тоже боитесь – того, что я нажалуюсь на вас организаторам.

Она была самым решительным образом настроена поскорее убраться отсюда, но режиссер перехватил ее и стал благодарить за решение продолжить съемку.

– Большое, большое спасибо. Мы получили от вас все, что хотели… и даже больше, – говорил он.

– А чего вы ожидали? – строптиво спросила она.

– Мы ожидали жалости и обиды, – был ответ. – А когда врач тоже удивил нас и понес вас к постели, мы до смерти испугались, что вы начнете сопротивляться… и тем больше было наше удивление тем, с каким достоинством и зрелостью вы отыграли этот эпизод.

– Значит, все-таки можно сказать, что я не просто какая-то первая попавшаяся под руку любительница, – похвалила она себя и поспешила к выходу из этого искусственного мира в мир настоящий.

Коридор, до того времени пустовавший, был теперь до предела забит участниками следующих съемок, которые должны были начаться ближе к вечеру. Ее удивило, что многие из них обращались к ней за информацией, со временем поняв, что причиной тому была небрежность ее одеяния, ибо на ней до сих пор был больничный халат, который следовало сменить на обычную одежду, и она, повернув обратно, снова устремилась к больничной палате, чтобы забрать пакет с одеждой, оставленный в инвалидной коляске… но дверь в палату оказалась закрытой. И если она полагала, что достаточно одного желания, чтобы покинуть место съемок – ее ждало разочарование. Ей стало абсолютно ясно, что в дальнейших съемках они отлично могут обойтись и без нее, а ей остается ждать только, пока кому-нибудь из съемочной группы захочется выйти покурить.