Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Нет, дочка, все не совсем так. И прошу тебя – не называй его маменькиным сынком. Хони – твой брат. Да, время от времени он горячится, срывается, теряет над собой контроль. А еще он уважает и любит Ури, и чувствует себя виноватым за то, что ты не захотела родить от него. Но ты ведь знаешь, как он тебе предан. Хони. Родной твой брат.

– Он считает себя виноватым? С чего бы это вдруг? И кто его об этом просит? Рожать мне или не рожать – это не его дело!

– И опять я тебя спрошу: если все так – чего ты так злишься? Если Ури решил прийти и лег на соседнюю кровать, не сказав ни слова, не разбудил тебя и даже к тебе не прикоснулся – из-за чего ты так разволновалась?

– Потому что он вернется, я знаю это. Он снова вернется. Он доберется до Иерусалима. Он знает наш дом очень хорошо, и вполне может быть, что у него есть ключ, который папа дал ему на случай, если он потеряет свой. Или ты сама его потеряешь или забудешь.

– Но погоди… погоди. Давай уточним… Это разве он тебя бросил? А не ты его? Нет?

– У него не было выбора. Он хотел детей. А я не хотела.

– Ну тогда уже давай начистоту: а почему ты не хотела?

– Ты сейчас меня, мама, спрашиваешь об этом? Считаешь, что сейчас – самое время?

– Ничего я не считаю. Все. Все уже поздно. Поезд ушел. Но тогда скажи – чего он от тебя хочет? У него уже есть собственные его дети – так чего ему тогда от тебя надо? Два… или три года тому назад он зашел навестить нас с двумя ребятами, чтобы показать их твоему папе. Я уверена – только для того, чтобы доказать – на нем никакой вины нет.

– Вины – за что?

– За то, что у вас не было детей.

– Но при чем здесь вина? Кто настроил его на эту чушь? Это что, было секретом, что именно я, я не хотела рожать? Все вокруг – не говоря уже о вас, знают это. Я никогда этого не отрицала.

– Верно, не отрицала. Ты всегда была честной… ох, не надо… не плачь…

– Ты ухитрилась дважды упрекнуть меня. Почему ты ни словом не обмолвилась о его визите? Ни ты, ни Хони…

– Не хотели тебя разозлить.

– Разозлить? Чем?

– Просто разозлить.

– Вот так, «просто»? Не бывает.

– Бывает. И еще как.

– И что же сказал папа о детишках Ури?

– Ничего особенного. Дети как дети. Обычные. Довольно милые. Выглядят неплохо. Детишки. Парочка. Девочка и мальчик. Папа даже поиграл с ними.

– Поиграл? С чего бы это он должен с ними играть?

– Ни с чего. Так просто. С чего это ты вдруг взъярилась? А что он должен был делать? Убить их? Папа немного с ними повозился… Может, чтобы доказать себе самому, что он знает, как надо обращаться с детьми. Вот и все. Ты сейчас что – сердишься на папу? Что с тобой творится? Папы больше нет, он умер.

– Это не из-за папы. А из-за Хони, который всюду сует свой нос. Это разве его касается? Точно так же он вел себя, когда обыскивал мой портфель и рылся в моих ящиках. Почему ты разрешала ему вести себя так?

– Да ничего я ему не разрешала. Он только хотел бы все контролировать, но ты-то знаешь, что в конце концов именно я делала то, что считала нужным, точь-в-точь как ты. Когда ты была еще малышкой, именно у тебя я научилась, как надо проводить границы в отношениях с папой, да и в отношении тебя самой и Хони. Только пределы, которые я для всех вас назначала, были много более мягкими, чем ваши собственные.

– Ну а теперь скажи мне, что это за имя такое – Хони? Кто называет подобным образом своего ребенка? На всем белом свете я не встречала никого, кого звали бы Хони. За исключением одного…

– Минутку, минутку, Нóга, – мы назвали его так, потому что ты нас об этом просила.

– Я? Как это могло быть?

– Я была беременна, а ты ходила во второй класс. И в школе вас познакомили с легендой о Хони, который мог творить чудеса… и потому, наверное, ты попросила, чтоб, если я рожу мальчика, я назвала его Хони.

– Я?

– Да, ты.

– А почему ты согласилась?

– Мы согласились, потому что испугались, что будешь ревновать нас к этому ребенку и возненавидишь его. Но если, говорили мы между собой, если мы назовем малыша так, как Нóга нас просит, может быть, они подружатся… пусть даже ни мне, ни папе это имя не нравилось.

– Так что, в конце концов, именно я виновата во всем?

– А кто еще? Ведь это тебе до смерти захотелось, чтобы наяву существовал кто-то живой, способный начертить вокруг себя линию и заставить замереть все живое до тех пор, пока он не скажет «отомри!». И вот тебе результат: Хони пробует обвести круг вокруг вашего случая – твоего и Ури, приказав вам замереть и не двигаться.

– У него нет на это никаких прав.

– Разумеется. Никаких прав у него нет. И я поговорю с ним… он получит от меня по рукам.

– Это никогда не производило на него ни малейшего впечатления. Я знаю, что Ури не оставит меня в покое.

– Чего он может от тебя хотеть? Реально.

– Детей, которых я ему так и не родила.

– Тогда перестань путаться с массовкой. В этом мире есть еще чем заняться. И он от тебя отстанет. С этой минуты занимайся только собой и вернись к действительной, а не придуманной жизни. Вернись в нее, не выпуская плетки из рук.

– Но ведь я и говорю о действительности, мама. Именно ее я и боюсь.

– Тогда я попрошу Хони поговорить с ним, чтобы он оставил тебя в покое.

– О, нет! Нет, нет. Уж это-то никуда не годится. Прошу тебя – Хони ни слова.

– Но почему?

– Потому что от этого будет только хуже. Сейчас более или менее ясно ему, что ты переезжать сюда не хочешь, чтобы жить поблизости от него. И он ищет возможности с помощью Ури затащить меня в Иерусалим, чтобы с моей помощью заботиться о тебе.

– Когда, по-твоему, подобная мысль пришла ему в голову?

– Во время оперы у Масады, когда вы все вместе остановились в отеле. Если с его изобретательным умом не понадобилось много времени, чтобы распрощаться с былыми иллюзиями, так что, в конце концов, он понял то, что я понимала с самого начала.

– Похоже, что вы оба знали, что у меня на уме, раньше, чем я сделала первый шаг?

– Иногда подобное случается.

– А что, если я вас удивлю?

– Зачем тебе это? Да и не выйдет.

– Ох… Доченька, милая… Скажи мне, как тебе удается играть на таком чувствительном инструменте, трепетном и романтическом, и выражаться так грубо?

– Когда я играю – я не разговариваю. Играя, я никогда не впадаю в ярость.

– А что может заставить тебя впасть в ярость?

– Мой брат, которого ты мне подарила.

– Но ведь брат… Он ведь по-настоящему любит тебя. Ты знаешь… Знаешь, как он тебе предан. Даже в то время, когда он был еще малышом в детской кроватке, можно сказать – в колыбели, он заходился часто в крике и никто… Слышишь, никто не мог успокоить его. Только когда, склонившись над ним, ты шептала ему что-то, он замолкал. И начинал улыбаться.

– Ну а поскольку сейчас Хони не лежит, к сожалению, в своей колыбели, единственное существо, на долю которого выпали слезы, – это я.