Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Ну вот… надо быть поаккуратней. Смотри, ты забрызгал весь твой нарядный пиджак. Снял бы ты его, а? А заодно и галстук. Помнится, ты редко когда оставлял пятна. И, кстати – откуда появился этот галстук?

Он нашел это все забавным, как если бы его экс-жена была актрисой, играющей роль жены, которой она когда-то была, и, подобно солдату, получившему благоразумный приказ, он снял свой пиджак и галстук, расстегнул на рубашке верхнюю пуговицу, сел и вернулся к занятию, которое прервалось столь пачкающим образом, – продолжил очищать от кожуры персик.

– Странно, – сказал он, – очень странно. – Каким образом ультраортодокс из самого бедного квартала в Иерусалиме оказался вдруг в Галилее?

– Что в этом странного? После того как правительство понастроило им иешив по всей стране, они превратились в учителей и пользуются большим спросом.

Он кивнул, соглашаясь со словами этой женщины, покинувшей давным-давно свою родину, затем попробовал несколько вишен и виноградин, не выплевывая косточки на тарелку, а, собрав их вместе, выбросил в пепельницу, стоявшую под раковиной, а затем сполоснул руки.

– Странно, – снова произнес он, и видно было, что ему нравится произносить это слово, – насколько ничего здесь не изменилось. С тех пор, как мы были женаты. Даже пепельница – и то та же самая.

– Вот именно – та же самая. Но если бы ты меня не бросил, ты, уверена, уговорил бы моих родителей купить другую… в соответствии с новыми твоими убеждениями. Ты мог бы…

– Не сомневаюсь. У меня с ними были отличные отношения. С обоими.

– Более чем… Они тебя любили по-настоящему. Хони особенно.

– И я любил старую эту квартиру. Не потому, что это был дом твоего детства, а просто ее саму. И это было то место, где мы переспали с тобой в первый раз, а ты потеряла невинность.

– А помнишь ли ты, что ты сказал сразу после этого?

– Что?

– Надеюсь, от этого у нас не будет детей.

– Я это сказал?

– Да. И это имело смысл. Мы были еще так молоды. Зачем нам было становиться родителями так рано?

– Это верно.

– А как я на это реагировала, ты помнишь? «Не волнуйся, Ури. От того, что сейчас произошло, детей у нас не будет».

– Даже тогда?

– Даже тогда я чувствовала, что свою любовь ты держишь под контролем. И тогда уже ты не хотел никаких беспокойств, пусть даже тратя драгоценное свое время на любовь ко мне. Вот почему твои дети ходят теперь в начальную школу, а не занимаются в старших классах.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Может быть, ты принимал мои слова за пустую болтовню. Но я не говорила это просто так.

– Да, на тебя это не похоже.

– И если ты надеешься, что эти наши сегодняшние разговоры включают и впредь занятия любовью, боюсь, что я тебя разочарую.

– Но почему?

– Потому что не хочу, чтобы я или ты ранили твою жену, пусть даже я ничего о ней не знаю, тем более что ты настаиваешь, что она ничем не напоминает меня.

– Абсолютно ничем.

– Но она мне очень важна. Ибо я принесла ей себя в жертву. После того как ты приложил столько усилий, чтобы оставить меня, я знала, что твое сердце, которым ты был ко мне привязан, не даст тебе никогда окончательно привязаться к другой женщине. И так, поскольку в это время я ожидала и надеялась занять место арфистки в каком-нибудь из израильских симфонических оркестров, я поспешила принять предложение из Голландии и исчезнуть с твоего горизонта, дав тебе тем полную свободу зализать раны, завести новые взаимоотношения, так что не думай, будто мы можем повторить прошлое, даже если у меня появилось бы желание и возможность сделать это.

Он, угрюмо поднявшись, прошествовал в гостиную, взял плеть с дивана, поднес ее вплотную к своему лицу, понюхал и, взмахнув, хлестнул по телевизору. Затем отправился в спальню, посмотрел на двуспальную кровать и был поражен, обнаружив поднимающееся больничное ложе, включенное в розетку на стене.

– Это что еще такое? Откуда оно взялось?

– После папиной смерти мама захотела заменить разваливающуюся старую двуспальную кровать новой односпальной, но один молодой инженер, унаследовавший в городском муниципалитете место папы, предложил ей установить старую больничную кровать, переделанную им с помощью сложных электросистем. Если хочешь, можешь испытать, что получилось.

– Ты, часом, не спятила?

– В чем дело? Когда-то ты настаивал, что предпочитаешь спать со мной в двуспальной родительской кровати, а не в моей.

– Потому что твоя была такой узкой. Годилась для подростков, а нам, помнится, было очень важно обоим иметь чуть побольше пространства, чтобы преодолеть наш страх и наше смущение. Потому, чтобы заняться любовью, мы и выбрали кровать твоих родителей. В это время они были за границей, если память мне не изменяет.

– В Греции.

– В любом случае достаточно далеко, чтобы помешать нам.

– Я вовсе не боялась, что нам помешают… Но мне было как-то неуютно вторгаться в интимную область родительских отношений. И посвящать их в наши. Я выстирала и прогладила простыни, но два пятна крови просочились на матрас, и мне пришлось перевернуть его.

– Что ж, остается констатировать, что в дальнейшем твои родители занимались сексом, не подозревая, что под ними находятся доказательства былой девственности их дочери, – не исключаю, что им было бы это только приятно… на бессознательном уровне, я имею в ви д у.

– Так теперь ты пытаешься вторгнуться в область «бессознательного» моих родителей, да?

– Путем логических заключений. Я, для примера, ничуть не стану переживать, обнаружив, что спал на матрасе, на котором видны бесспорные следы потерянной моей дочерью невинности.

– Сколько ей сейчас?

– Шесть.

– Ну, у тебя все еще впереди.

– Надеюсь. В любом случае, если даже поначалу у тебя были какие-то сомнения относительно того, обзаводиться детьми или нет, то я, как молодой мужчина, отмахнулся от твоих сомнений, трактуя их как радикальный протест против мнения государства или положения во всем мире.

– При чем здесь государство?

– Из-за расхожего и банального мнения, что Израиль вот-вот исчезнет с карты мира, а раз так, то никакого смысла рожать детей здесь нет.

– Никогда я этого не говорила и никогда не думала так. Но если и случалось мне время от времени казаться на твой вкус чересчур радикальной, ничто не мешало мне родить радикальных детей, которые потом поддержали бы и продолжили мой радикализм.

– Другими словами, ты просто была уверена, что будущее этой страны не гарантирует безопасности и обречено на жизнь в постоянном страхе.

– Нет! – Она выкрикнула это. – Кто я такая, чтобы претендовать на знание будущего? Кто я, чтобы решать, существует ли реальная опасность жизни в Израиле, или она живет только на страницах израильских газет? Мои родители зачали меня во время страшной, невероятной и убийственной войны, и никто из них обоих не взялся бы предположить, что в результате всего этого получится. Ох, Ури, ты не хочешь дать воли своей старой, строптивой и непослушной любви, ничего при этом не меняя?