Петро Федотюк - Ловец птичьих голосов

Девушка нашла на полу светлячка, пристроила его в прическе и долго всматривалась в овальное зеркало на стене. Потом, приглушенно вздохнув, включила свет.

— Мне уже пора… Спокойной ночи! — Вышла словно дождик прошелестел.

Сидел, перематывал пленку. В окно постучали. Поднял голову: знакомое веснушчатое лицо, глаза — два голубых мотылька.

— Заходи, — кивнул.

Она ни с места. Марко подошел к двери, открыл, Вирве прошла в комнату, держа руки за спиной.

— Закрой глаза.

Он послушно закрыл.

— А теперь раскрой рот.

Улыбаясь, выполнил и это приказание. Язык ощутил нежную сладость ягоды.

— Вкусно?

— Еще как!

— Клубнику нужно есть со сливками, — степенно сказала Вирве, колдуя у стола. — Вот теперь попробуй… Ну как?

— Какое сегодня число?

— При чем здесь число?

— Запомнить твои ягоды… Соловья послушать хочешь?

— Еще рано… Ах, я и забыла, что ты ловец птичьих голосов!..

Почтальон на велосипеде привез письмо от Ольги.

— Что-то я раньше не встречал вас в здешних краях. Издалека приехали?

— Издалека…

Марко нетерпеливо разорвал конверт. Из него выпала фотография. Ольга писала на ней, что он когда-то просил у нее снимок, а она не хотела дарить, потому что считала это плохой приметой — на разлуку… Считает она так и поныне, а фото высылает…

«Намек поняли», — сказал Марко портрету и поставил его под вазу с розовыми цветами в форме сердечек с подвесками. Надо будет спросить Вирве, как они называются.

В лес в этот день он не пошел, молча переживал. А утром, наколов дров и растопив печку, посмотрел на улыбающееся Ольгино лицо и с вызовом воскликнул:

— Думаете, я из-за вас повешусь? Ошиблись, сударыня! На земле, оказывается, можно жить и без вас.

Вернувшись из леса, заметил, что в его отсутствие в хате кто-то побывал: фотография стояла совсем не так, как оставил. «Ну, признавайся, кто за тобой еще и здесь ухаживал?..»

Не успел присесть, как вошла Вирве. Наверное, стерегла его появление. Посмотрев бегло на портрет, спросила:

— Что, ломаное сердце, переживания? — Она, очевидно, хотела сказать «разбитое» сердце. Еще раз метнув колючий взгляд на портрет, выбежала.

— Погоди! — позвал он вслед. Но напрасно.

Разбитое сердце… Вспомнил — так называются эти цветы.

Марко осторожно шел по лесу, вслушиваясь в птичьи переклики. Не всех птиц для записи он ловил: некоторых напрасно было бы и пытаться поймать. У него был чуткий микрофон направленного действия, который брал и дальние голоса. Фонотека его за эти дни значительно пополнилась — на пленке оставили свои звуковые автографы дрозд и удод, голосистая иволга, синички и скворцы… Долго выслеживал пугливую радужную птичку — крапивника, но она то не подпускала близко, то замолкала, едва он включал аппарат. Изрядно поводив его за собой, порхнула ввысь и исчезла.

Он вернулся на опушку леса, где оставил велосипед. Над синей чашечкой лесного колокольчика возле переднего колеса громко жужжал шмель. Марко включил магнитофон и записал его жужжание — просто так, для забавы…

Время летело быстро: истекла вторая неделя, началась третья… скоро уезжать. И Марко стал чаще бывать у моря. Там и увидел снова Вирве.

Девушка сидела на валуне, болтала ногой в стертой туфельке. На приветствие не ответила.

— Рассердилась?

Молчит.

— Ты из-за портрета?

— Я не сержусь… Чего мне сердиться? Не имею права.

— Почему же не заходишь?

— На огороде работы много, — неестественно буднично молвила, а на глаза слезы накатились. — Скоро уедешь?

Он молча кивнул и ушел.

Все десять катушек были заполнены птичьим щебетом. Марко был доволен — качество отличное. Сойки, услышав свои голоса на пленке, радостно вскрикнули, затрепыхали крыльями.

— Потерпите еще немного, побудьте со мной до конца. Уже скоро, — утешал он птиц. И подумал, что ему жаль будет расставаться с Вирве.

А почему, собственно, расставаться?

«Хм-хм, Вирве — чудесное создание… Может, это мой оазис?» — раздумывал Марко, пощипывая бородку. А подсознательно против этой мысли восставало холостяцкое необузданное нутро.

«Ты хотел объездить весь мир, а вместо этого будешь вынужден заботиться о доме, благополучии… Заботиться о дорогом тебе человеке, — возражал себе Марко. — А это, кажется, не такая уж и неприятная вещь».

Спешить с выводами не стоит. С этим его никто не торопит.

Марко заметил, что Вирве прячется в хате, как только он появится с ведром на ее подворье. Через несколько дней увидел ее на лугу с косой. Пошел напрямик по густой высокой траве. Приблизился, хотел отнять косу.

— Не надо, я сама. — И она начала сосредоточенно косить.

— Это не женская работа. — Он снова потянулся к косе.

Вирве воткнула рукоять косы в землю, начала вытирать острое лезвие пучком травы.

— Нам не следует больше встречаться.

— Почему?

— Не хочу, чтобы забрал и мой голос, как у птиц.

— А не боишься, что я не только голос, а всю тебя заберу?

— Не боюсь. Не заберешь.

— Откуда такая уверенность?

— У меня есть муж…

— Серьезно?

— Ты его видел.

Он и в самом деле встречал преждевременно поседевшего мужчину лет сорока пяти во дворе Вирве. Но ведь считал, что это ее отец!

— Он и вправду немолод. Еще и болеет…

— Как же ты за него пошла?

— Не думай, что бегом побежала… Семья у нас была большая, а он один-одинешенек, хозяин. Уговорили… Будешь, мол, и ты хозяйкой… Вот так, мой милый ловец птичьих голосов.

— Но ведь ты не любишь его!

— Любишь, не любишь… Проживешь пять лет под одной крышей с человеком, перебудешь с ним и солнечный день, и непогоду… Он знает, что я к тебе ходила.

— Знает? — Марко потерял дар речи. — И что же?

— И ничего… Жалеет он меня.

Он только прищелкнул языком.

— У меня просьба к тебе…

— Говори.

— Подари мне тех птиц, что у тебя в клетке.

— Пожалуйста. Когда принести?

— Я сама приду.

Она появилась под вечер. Молча прошлась по комнате, подошла к клетке, пощекотала пальцем клювики сойкам. Открыла окно, потом дверцу клетки. Птицы дружно форкнули крыльями и взлетели высоко в небо.

— Хочешь, я тебе тоже что-то подарю?

Она тихонько-тихонько запела, мелодия была медленная и красивая, что-то ему напоминала.

— Спасибо. Ты о чем пела?

— Это старая песня. Есть такой перевод: «Охотник, охотник, ты что натворил — в коршуна метил, голубку убил. Ой, солнышко ясное, ты что натворило, цветок не согрело, а лишь засушило. Ой, девушка милая, ты что натворила: любить не любила, а сердце разбила…» Ну вот и все. И прощай.

— Дай я запишу.

— Я же сказала, что не хочу, чтобы ты забрал и мой голос…

— Ну что ты себе вбила в голову?

— А может, я поздно спохватилась? Может, и забрал уже?.. Ой, нет, не забрал! — тряхнула она волосами. — Буду вспоминать тебя и петь веселые песни.