Петро Федотюк - Ловец птичьих голосов

Алексей Трофимович, как и обещал, приехал ровно через месяц. Когда машина тронулась от дома, который был временным пристанищем его птичьим заботам и его недолгой нежности, Марко еще раз окинул прощальным взглядом и дом, и старый сад, взглянул на соседнюю усадьбу — Вирве нигде не было видно. В памяти всплыла знакомая мелодия и угасла.

«Ой, девушка милая, ты что натворила…»

— Возьмем с собою, Оксана, одну радость в дорогу, и больше никакой багаж не нужен, и пойдем по нашим, столько раз хоженным тропам. Это будет наше свадебное путешествие, наш милый праздник, — говорил Ярема Соцкий. А солнце простреливало острыми лучами заснеженные ветви берез, и с них падали одинокие капли. Небо голубело в разрывах фиолетовых облаков, и весенняя свежесть брала их в объятия…

Не знал тогда Ярема, что не выполнит своего обещания.

Долго собирался побывать в тех местах, где ходил когда-то партизанскими тропами, но все откладывал до поры до времени… А Оксана все звала ночами, когда переплетались явь и предрассветные видения…

Спасибо месткому — организовал на праздник экскурсию именно в те края, куда стремился Ярема. Праздников с выходными набралось на четыре дня: ни много ни мало, успеешь что-то увидеть, свежий ветер просторов сдует пыль обыденности.

Согласились ехать человек десять — люди все малознакомые, а то и вовсе незнакомые. Оно и лучше. Никто не помешает ему побыть с Оксаной.

Люди объединялись в компании, чтобы веселее было ехать. Проводница, чай… «А мы с колесами все так-так-так», — прильнул Ярема в коридоре к окну. Ничего не видел там, в окне, только свое продолговатое лицо с высоким лбом, но оторваться не мог. Эх, да что там смотреть! Ему бы в нутро заглянуть… И прятал от посторонних взгляд в окне, и мысленно беседовал со своим оконным двойником.

Ярема был как растревоженный улей — так взыграли чувства, приглушенные временем, вихрь мыслей подняли, и все снова начинало болеть. Боль хоть и сладкая, все же болью является, ничем иным. И нужно было ее как-то утихомирить.

«Так ли оно мечталось, Оксана?..»

В тамбуре прохладно, и больше металлического брязга. Закрывались и отворялись двери, люди плыли мимо него, как вода, подмывая за собой, и его неподвижность только удивляла. Какая-то девчонка — в трапецию юбки врастали худые длинные ноги — улыбнулась спутнику: «Захмелел дяденька, проветривается».

Ярема резко примял окурок в металлической пепельнице и направился в свое купе.

Раскачивало вагон немилосердно — скорый поезд мчал без передышки, — и было не до сна. Удивился, как давно не ездил по железной дороге, кто знает, удастся ли заснуть в таком тряском ковчеге. На какое-то время забылся, но зыбкость отзывалась и во сне: чудилось, что сдает только что построенный дом комиссии, а дом валится…

Чертовщина! И этот чернильный свет над самой головой.

О каком сне могла быть речь?!.

Поднялся, пошарил в кармане, достал пилюлю, бросил в рот, ожидая, пока увлажнится, чтобы можно было проглотить. Упал, измученный, на подушку, а голова была светлой. Вскоре что-то поманило его в забытье, он послушно последовал, но какая-то неусыпная стража в мозгу позвала его обратно. Задержался взглядом на светлом пятне лампочки, а затем не заметил, как оно исчезло.

…Вечерние сумерки, синий снег, вооруженные мужчины идут след в след к лесу, слившемуся у горизонта с ночью. Идут молча, слышны только шаги, тяжелое дыхание соседа. И вдруг автоматная очередь. А потом сплошное глухое татаканье и свист пуль…

Его принесли с простреленным плечом и рваной раной на бедре. Раскрыл глаза и сквозь сплошную завесу ковыля ничего не увидел. Пахло чем-то домашним. Ковыль резко качнулся, в его ореоле выступило девичье лицо. Девушка приложила палец к губам и неслышно отошла. Он снова потерял сознание…

Девушка стала ему символом жизни, вернула израненное тело в неспокойный мир. С тех пор был в долгу перед ней — стала второй женщиной, которой обязан своим существованием.

Как они тогда не расставались! Целых два месяца пробыли наедине, когда вокруг никого, ни живой души.

…В тот вечер он должен был идти к своим. На чердак, где было немного сена и свисала паутина, принесла Оксана кружку молока и краюху хлеба.

— Как звать ту буренушку, что поставила меня на ноги? — весело спросил Ярема.

— У нее много имен…

Он допил молоко, вытер усы, осторожно поставил у ног пустую кружку.

— Спасибо тебе за все.

— И тебе…

— Мне за что же?

— Это мне знать…

Он пристально посмотрел на Оксану, положил ей руку на плечо:

— У меня никого нет на свете. Ты кого-то ждешь?

— Жду… Отца с фронта.

Ярема прижал ее к груди, услышал, как часто забилось сердце. «Крови много потерял», — подумал почему-то. Ее губы — холодные и вдруг горячие. Несмело прильнула к нему, увяла в объятиях и заново расцвела щедростью губ, рук. Рассыпались горохом слова, и никому не дано было их пособирать. Ни тогда, ни теперь.

Сейчас ему хотелось этого с неожиданной тоской, но он знал, что это невозможно. И есть еще очень много невозможного в возвращении к любимой…

Он ушел тогда к своим через сутки. Но уже не один. С Оксаной. Еще долго было так — руки касались металла оружия, а чувствовали едва уловимое прикосновение ковыльных волос. О встречах приходилось больше мечтать, чем вспоминать. Теми мечтами о будущем и жили.

Теперь она не может подарить ему мечту — только воспоминания. Но что бы он без них?..

Вечером экскурсантов пригласили на праздничную встречу. Был концерт, потом звучали застольные речи, чуть позже начались танцы. Ярема не танцевал, сидел в уголке. Перед ним проносились пары с сияющими глазами. Люди веселились, позабыв о будничных делах. Будни вездесущи и всеядны. Работа, домашние заботы… Лишь изредка приходят праздники.

Праздники… Здесь все жизнерадостно — музыка, смех, женщины с загадочными улыбками и энергичные мужчины; его мир — мир призрачных теней. Былое поросло травой… Зачем он ехал, чего искал?

Он выпивает несколько рюмок подряд, но не пьянеет. Мир настроен на одну волну. Радуется и веселится, наслаждается радостным мигом…

Ярема смотрит на людей. Некоторые попадали в поле зрения по нескольку раз, и он уже узнавал их, они были для него мимолетными знакомыми. Музыка вновь перемешивала их, они терялись, исчезали, чтобы неожиданно снова появиться перед глазами. Одна из женщин показалась ему на удивление не чужой… От неожиданности он не мог понять, была ли она похожа на виденную раньше, или приметил ее только вот здесь. Он уже не мог оторвать от нее взгляда, и когда какая-нибудь пара закрывала ее, нетерпеливо выглядывал, когда же снова появится она. И вот она снова перед ним. Волосы разметались по плечам, грациозная фигура — женщина смотрит на него, и губы ее шевелятся. Что и кому она говорит?