Петро Федотюк - Ловец птичьих голосов

Провожатый рассказывал о лесе и его обитателях, Ярема шел в стороне, рассматривая побитую изморозью траву, вдыхал пьянящий воздух, плечи его распрямлялись, словно и не гнули их годы войны, а после — десятки лет прожитой жизни. И Оксана была словно рядом, не коснулось ее время.

— Посмотрите, олени, олени! — с мальчишеским восторгом воскликнул провожатый, показывая рукой направо, и все увидели несколько грациозных созданий, которые мгновенно пересекли огромную поляну с березовыми берегами.

Олени вспугнули светлую тень его видения, и она исчезла вместе с ними в прозрачности березняка. Не за ней ли зашагал Ярема, когда группа окружила плотным кольцом лесного гида, шагал по увядшему листопаду, тронутому снегом — будто кто-то красил белым стволы берез и немного разбрызгал известь. Вдали могучий нелиняющий дуб стоял средоточием покоя и неодолимости жизни, за этим дозорным начинались непроходимые дебри. Дорога вела Ярему вдоль ограды из тонких жердей, и вдруг он почувствовал, что кто-то пристально смотрит на него. Обернулся настороженно и в нескольких метрах встретил темные глаза, бездной глядевшие из бурой шерсти, а над ними вздымались крутые рога. Так вот каков он, хозяин заповедника! Крепко опираясь на ноги, с мощным треугольником загривка, зубр мрачно упирался взглядом в невидимую преграду. Ярема прикипел к тем глазам, загипнотизированный эхом тысячелетий, таившимся во взгляде зверя. Как же тебя не уничтожили, современник мамонта! Да, каждое создание смертно, а жизнь — вечна…

Во время немецкой оккупации фашистов здесь было больше, чем любого зверя… Прогнали непрошеных, и четырехногие зажили вольготно, не боясь беды; с войной отгремели последние выстрелы и для них…

Уже возвращаясь к автобусу, Ярема в последний раз оглянулся: беловолосая девушка в белом кожушке хлопотала у вольеры, давала сено лосям. Кровь бросилась в лицо: так она напомнила Оксану! И Оксану, и новую знакомую одновременно. Даже ступил незнакомке навстречу, но опомнился, вытащил сигареты… До боли захотелось вернуть ушедшее время, чтобы хоть на миг оказаться вместе с любимой. Только на один-единственный миг — он заново испил бы всю горькую чашу беды, выпавшую на его долю, — только бы взгляд, только слово. И тут же вскинулась мысль: за девичий взгляд ты снова бросил бы мир в бесповоротно ушедший водоворот войны? Он вздрогнул, словно и вправду мог неосторожно нарушить что-то в мировом равновесии…

Его звали к автобусу.

Он уже не видел ничего вокруг, когда услышал название села, в которое ехали. В село, от которого осталось только название…

Лес просыпался от долгого зимнего сна, и земля была мягкой, шаги приглушала первая зелень. На прощание посидели на поваленной березе, время летело быстро, не успеешь слово вымолвить, а его уже и отнесло на другой конец планеты. Между первым и последним поцелуем, казалось бы, солнечный луч не прошмыгнул, а ей уже надо идти.

Простучал дятел автоматную очередь, с кроны упала сухая ветка.

«Буду ждать тебя», — привелось и ему вымолвить слова, которые всегда говорила Оксана.

Она отвернулась: «Иди уж».

И он ушел. И даже не оглянулся: «Чтобы смерть на нас не оглядывалась»…

Терпения для ожидания Яреме пришлось набираться немало. В условленное время девушка не вернулась в отряд. Не пришла ни через неделю, ни через две. Осталась в страшном недостижимом никогда.

Разузнали потом — горело село, подожженное карателями, погибали в огне люди. И какую-то партизанскую разведчицу, над которой вдоволь поиздевались фашисты, казнили.

Побывал он на том пепелище. Черная гарь, стояки печных труб навеки запеклись в его глазах. Напрасно там было искать чей-то след…

«…Погиб каждый четвертый», — нет, это экскурсовод не о жителях села. Никто из тех, кто был в тот кровавый день дома, не спасся… Бетонные макеты уцелевших дымовых труб, имитация срубов бывших криниц, имена жертв и ежеминутный могильный звон. Тот звон выводит Ярему из оцепенения. Он смотрит на печальный мемориал и видит свежее пепелище: оно страшнее бетонных дымарей. Читает высеченные в бетоне имена погибших. Ждет и боится, что прочитает родное. Глаза видят: «Неизвестная партизанка». Руки кладут к памятнику зеленую еловую ветку.

Кто-то трогает за рукав — мальчишка из его группы зовет сфотографироваться на память.

— Место не очень удачное, — отвечает Ярема и идет к автобусу.

Вот и съездили, Оксана. Ни могилы, ни имени. Неизвестная… «Буду ждать тебя…» Увидел еще раз черточки бровей, стиснутые уста, рассеянный взгляд — уже вся была там.

Пытался представить ее старше на десятилетия — не получалось. Примерял ее образ к женщинам, которые могли быть Оксане ровесницами, — она не хотела стареть…

И снова в дорогу. Возвращение в гостиничный номер, ночевка. А утром — домой. Но еще перед этим — партизанский музей. Две женщины пожаловались на усталость и остались в гостинице. Чересчур много сильных впечатлений — не получился отдых.

Оружие, пожелтевшие документы, фотографии — лица молодые и старые, улыбающиеся и суровые… Цифры — количество уничтоженной техники и живой силы. Самодельная партизанская пушка…

Вот здесь и навалились на него с новой силой годы. Собственно, он ходил по залам, где замерло его прошлое, застыло в документах и вещах, — он увидел даже тот станок, на котором печатали листовки… У немцев была развитая техника. Ее также выставили в музее. Пусть будет для сравнения, пусть… Пулеметы, штыки, гранаты и чисто их специфическое изобретение — наручники.

Ярема подошел поближе. Сталь не утратила блеска. Четко видны латинские буквы. Стрелки показывают, как замыкать, отмыкать. Фирма Шварца. Внизу висит бумажка. Читает и не верит глазам: «Наручники партизанской разведчицы Оксаны Горич, замученной в марте 1943 года». Это ошибка. Должен быть тысяча девятьсот сорок второй. А что, если она и в самом деле не погибла тогда? Экскурсовод — он знает… «Да, в марте 43-го». Итак, она еще целый год была живой…

Долго лежал в номере без сна. Лег, не раздеваясь, и курил сигарету за сигаретой, словно нескончаемую одну. «Кто мог знать!..»

Среди ночи зазвонил телефон. Поднял трубку. Телефон продолжал звонить. Что за чертовщина? Включил настольную лампу — оказалось, рычаги телефона не поднялись, по-видимому, их заело. Тряхнул аппаратом и услышал далекое: «Алло…» Голос давно и дивно знакомый, то угасая в шелесте и шорохе, то возникая снова, повторял одно и то же слово. В отчаянии закричал в мембрану, но его, по всей видимости, не услышали. Прозвучали короткие гудки.

Вероятно, кто-то ошибся. Не тот номер… Но где-то на окраине сознания возникла нелепая надежда, что это была его любовь с того или этого света. Не погибла вначале, могла спастись и потом… А что, если она и в самом деле жива? Узнала, что приехал, и нашла его?