Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Он приехал на сверкающем мотоцикле, работающем на керосине и издающем хлопки, подобные выстрелам из ружья, за мотоциклом стлался длинный шлейф голубого дыма.

Аттилио был высок, широк в плечах и красив, как римский патриций. Он говорил на наречии, которое мало кто понимал, и довольно сносно изъяснялся на французском, правда, часто употреблял два прилагательных кряду там, где следовало употребить существительное с прилагательным.

Встав перед источником, он долго смотрел, как течет вода, потом перекрестился и изрек: «Хорошая, прозрачная». После чего наполнил кружку водой, опорожнил ее и с видом знатока заявил: «Хорошая, свежая».

Затем, вооружившись ведром и своими часами, произвел ряд замеров и наконец постановил:

– По меньшей мере сорок метров в день. Кубометров!.. Нам в Антибе это стоило бы три тысячи франков в год! Для плантации, рассчитанной на двоих работников, у тебя в три раза больше того, что требуется!

Уголен и Лу-Папе смотрели друг на друга, смеясь от удовольствия. Затем прошлись по полю. Уголен взрыхлил мотыгой почву, Аттилио взял комок земли, размял его в руке, рассмотрел и понюхал.

– Хорошая, жирная. Цветы будут крупные. Но в первую очередь нужно убрать с поля все эти оливы.

– Все? – удивленно протянул Лу-Папе.

– Все. Эти деревья вытягивают из почвы питательные вещества. Можете оставить четыре самых больших, там, у дома. Но другие необходимо выкорчевать. И еще, этот сосняк, который спускается с холма, надо отодвинуть по крайней мере метров на тридцать от поля. А кроме того, здесь, думаю, водятся кролики?

– Да, – забеспокоился Лу-Папе. – Их здесь немало. Видишь вон ту изгородь, это бывший загон для кроликов… Две дюжины умудрились сбежать и, наверное, расплодились, скрещиваясь с дикими…

– Ах ты черт! – поморщился Аттилио. – Нужно продлить изгородь так, чтобы все поле было огорожено, вкопав столбы на глубину полметра. Иначе нечего и говорить о выращивании гвоздик. Для цветовода кролик все равно что волк для пастуха. Стоит только одному проникнуть на плантацию, уж будьте спокойны, он устроит себе ужин стоимостью в триста франков и ускользнет, не заплатив!

– Хорошо, купим проволочную сетку, – согласился Лу-Папе.

– Запишите в блокнот! – посоветовал Аттилио.

– Да нет, – отмахнулся Лу-Папе, – если я запишу, то обязательно забуду, да еще и потерять могу блокнот.

– Господин Торнабуа, мой отец, говорит то же самое, – улыбнулся Аттилио. – Землю придется вскопать на шестьдесят, а лучше на восемьдесят сантиметров. Хотя здесь хватит и шестидесяти.

– Вскопаем на восемьдесят, – заверил Лу-Папе. – Не правда ли, Куренок?

– Этим займусь я, – отозвался Уголен. – Придется попросить у кого-нибудь еще одного мула. Три раза пройдемся сохой, затем вскопаем лопатой, разрыхлим киркой. Работать по двенадцать часов в день – это меня нисколько не страшит.

– Возьмешь моего мула, мула Англада и лошака Эльясена в придачу, – распорядился Лу-Папе. – Я договорюсь с ними.

– Лошака нужно будет впрячь так, чтобы он стоял первым в упряжке. Он меньше двух других. Если мы поставим его посередине, то, когда начнется движение, его приподнимет и он окажется в воздухе… Вряд ли ему это понравится, – рассудил Уголен.

В прекрасном доме Лу-Папе их ждал обильный обед, поданный глухонемой служанкой. Аттилио, разгоряченный вином жакез [43] Жаке́з – см. примеч. на с. 12. , с подлинным поэтическим пылом говорил о своем ремесле: умилялся хрупкости саженцев, необычайному богатству цветовой гаммы сорта «мальмезон», длине стеблей сорта «ремонтантная Ницца». Затем метал громы и молнии против паутинного клеща, жестко отозвался о мексиканской тле и критически – о директоре аукциона, проводимого на цветочном рынке Антиба: тот, по его словам, подло подыгрывал итальянцам (дело в том, что сам Аттилио родился во Франции, стране, где уже давно натурализовался его отец, господин Торнабуа).

После чего он вынул из кармана длинный список того, что было необходимо приобрести.

– Перво-наперво четыре тысячи палочек длиной шестьдесят сантиметров. По три-четыре на одно растение. Нет необходимости покупать их. Вам по силам самим изготовить их.

– Этим займусь я, – решительно заявил Лу-Папе.

– Дальше: колышки и поперечины, чтобы поддерживать камышовые щиты.

– Это мы тоже можем сами сделать.

– Кроме того, нужно заказать эти самые щиты, которыми вы будете укрывать растения на ночь. Их изготавливают из камаргского камыша, за них придется выложить не меньше тысячи франков… Затем пятьдесят катушек шпагата, химическое удобрение, инсектициды и два опрыскивателя. Я подсчитал: на всё про всё уйдет от семи до восьми тысяч франков.

Уголен бросил взгляд на Лу-Папе, опасаясь, как бы подобная сумма не произвела на того неприятное впечатление, но этого не произошло.

– Опрыскиватели у нас найдутся, – только и ответил старик.

– Ну так что, Лу-Папе, ты согласен, чтобы он все это для нас заказал?

– Это было бы очень мило с его стороны, потому как мы не имеем понятия, где все это продается!

– Следуйте моим указаниям… – напутствовал их красавец Аттилио, оседлывая свой трескучий мотоцикл. – Через три месяца я вернусь с саженцами, полностью подготовленными к посадке, и начерчу бороздки. Мой отец, господин Торнабуа, дарит тебе саженцы, потому как ты очень помог нам в свое время.

Справиться с подступившим к участку сосняком было делом нетрудным: наняли бригаду дровосеков, которые за половину срубленных стволов сделали всю работу; конечно, пришлось за ними присматривать, поскольку, стремясь увеличить причитающуюся им долю древесины, они были способны оголить оба склона холма вплоть до хребта – таковы уж дровосеки.

Затем пришел черед олив.

Им было по нескольку сотен лет, их корни превратились в мощные подземные напластования.

Потребовалось пять недель, чтобы с помощью кирки, топора и лебедки выкорчевать все это и затем заполнить образовавшиеся ямы диаметром в три-четыре метра землей.

Занимаясь этим, Уголен испытывал угрызения совести. Чтобы заслужить прощение за совершаемое преступление, он поставил двадцать свечек святому Доминику, дав обет благоговейно ухаживать за четырьмя оставшимися оливами.

Затем настал черед засыпать колодец «покойного господина Жана». Уголен, два долгих дня посвятивший тому, чтобы завалить его вынутым грунтом, расчувствовался было, вспоминая того, кому такого труда стоило вырыть этот колодец, однако занятие настолько поглотило его, что было не до умиления.

После трудоемкой глубокой вспашки еще шесть недель ушло на обработку участка киркой. Уголен трудился с рассвета до заката. Покидая поле, он был не в силах разогнуться, Лу-Папе даже приходилось растирать его водкой, настоянной на лаванде. Затем они принялись огораживать участок; однако сетки, оставшейся от загона для кроликов, не хватило даже на половину изгороди, пришлось докупить сетку в Обани на сумму в девятьсот франков; железные столбы и цемент обошлись в семьсот восемьдесят франков, которые Лу-Папе выложил без всяких колебаний.