Йозеф Кот - День рождения

В своей следующей книге — «День рождения» — писатель остается верен главной направленности творчества: раскрытию внутреннего несоответствия между оболочкой явления и его содержанием. И пожалуй, именно здесь ему удается наиболее глубоко показать скрытую логику накопления внутренних причин противоречия. Вся повесть не что иное, как развернутый ретроспективный самоанализ доцента Томаша Главены, в день пятидесятилетия вдруг задумавшегося о смысле собственной жизни. На этой очной ставке со своей совестью Главена не щадит себя: из глубин памяти один за другим всплывают фрагменты его биографии, постепенно укладывающиеся в цепочку мелких компромиссов и различных полуотступлений от подлинных принципов социалистической морали. Главену нельзя упрекнуть в прямом мошенничестве, оголтелом карьеризме или тайном неприятии социалистического устройства общества. Внешне как будто все благополучно в его жизни. Да и автор при всей ироничности интонации далек от однозначного осуждения своего героя. Ведь когда-то, в далекой молодости, и у него были светлые идеалы, и он в синей комсомольской блузе с энтузиазмом трудился на молодежной стройке, но однажды, в ситуации выбора, испугавшись прямой личной ответственности за порученное дело, предпочел не рисковать, уклонился от главного течения жизни, и вот постепенно из активного участника событий он превращается в стороннего наблюдателя. Лаборатория, возведенная в ранг НИИ, при электроламповом заводе, которой он руководит, работает вхолостую, а его собственные ученые статьи, необходимые для создания внешнего авторитета, в сущности, никому, кроме него, не нужны — ни малейшего практического значения они не имеют. Респектабельный доцент на поверку оказывается пустоцветом, прихлебателем, иждивенцем общества: удобная, высокооплачиваемая, не слишком обременительная работа, уютная квартира, ненавязчивые знакомые, «подходящая» жена. Но — ни друзей, ни серьезных профессиональных интересов, ни общественных забот: «Тихая жизнь. Томаш вдруг ощутил горечь во рту при мысли, что фактически он сам сделал выбор в пользу пожизненного приюта для умалишенных, в пользу «обеспеченного будущего». Раньше он никогда не думал, что однажды начнет рассуждать в категориях удобства и уверенности в завтрашнем дне, что добровольно отвергнет дальнейшую борьбу и поиск».

В повести Кота художественно разрабатывается конфликт, широко представленный сейчас в литературах всех европейских социалистических стран, в том числе во многих произведениях советских писателей (Г. Бакланов, С. Залыгин, Ю. Трифонов и др.). Принципиальная суть проблемы в том, что широкие возможности, предоставляемые реальным социализмом для развития и творческой «самореализации» личности, подчас используются некоторыми лишь для достижения узких, эгоистических целей. Этот этический разлад между личным и общественным интересом порождает в современном искусстве великое множество драматических коллизий, приводя к логическому нравственному распаду тех, кто вовремя не прислушался к голосу совести, не нашел в себе силы посмотреть однажды правде в глаза. Так, например, как сделал это Томаш Главена в конце повести «День рождения», отказавшись, к недоумению ближайшего окружения, от почетной награды к юбилею, которую выхлопотал для него приятель в главке. Этот жест символичен. Он оставляет читателю надежду на грядущее возрождение личности.

«Литература всегда искала пути к достижению человеческого совершенства, — написал Кот в сопроводительном авторском примечании к словацкому изданию повести. — И хотя человек не может не ошибаться, хотя жизнь не прожить без виражей и зигзагов, наша борьба за новое общество не сводится лишь к подведению сухого баланса успехов и неудач одиночек. Гораздо важнее осознание каждым своего места в этой борьбе, осознание необходимости действия — позитивного действия… И, в конце концов, что такое литература, как не всечастный призыв к людям: «Не стойте на тротуарах. Не оставайтесь зрителями. Не будьте безучастными. Сойдите на мостовую. Примкните к колонне. Это ваша колонна!»

Этим страстным напутственным словом писателя и хочется закончить вступление к сборнику его произведений, выходящих на русском языке.

Ю. Богданов

© Jozef Kot, 1965, 1968

На грязной, липкой стене висит облупившееся, потрескавшееся зеркало; слабый луч света, проникая через забранное решеткой окно, радужно преломляется в нем. Зеркало вспыхивает ярко-голубыми, красными, коричневыми, зеленоватыми отблесками, но свое лицо он узнает, хотя причудливые линии трещин искажают и разбивают его на множество граней.

— Дорогие мои, — произносит он вполголоса и вздрагивает, будто в неожиданной тишине, от которой болезненно напрягаются барабанные перепонки, прозвучал чей-то чужой голос; он ощупывает лицо, шершавые пальцы изучают каждую вмятину, каждую морщинку, по которой стекают капельки пота.

— Дорогие мои, — повторяет он уже громче и косится на двух парней; тяжело вздыхая, они обмахиваются белыми тряпками, натянутыми на короткие, захватанные грязными пальцами палочки, отчего тряпки ему представляются незамысловатыми флажками.

Помещение квадратное; посреди черного, давно не обметавшегося потолка, словно собачий намордник, щерится патрон без лампочки, заключенный в предохранитель — сплетенный из проволоки колпак. Только двери сверкают свежей белой краской, они вызывающе чисты. Иллюзию совершенства нарушает лишь грубая дверная задвижка, которую кто-то небрежно и неумело прибил над хромированной ручкой.

Он ухитряется рассматривать себя в зеркало и напряженно следит, как лицо, отражаясь в разбитом его стекле, разбегаясь лучами, исчезает в неизвестности; потом вытягивает из кармана глянцево-черных штанов свисток, обмотанный проволокой, сжимает его губами, зубами впивается в его бакелитовую поверхность. Совершая стремительные, нервные броски, словно судья на поле, он свистит, и ему чудится, будто и этот хрипловатый свист тоже теряется где-то в пустоте, рассеивается в этой душной коробке, между грязных, липких стен, меж грубо сколоченным платяным шкафом, умывальником и тремя койками.

— Придется мне подыскать новый, — оборачивается он к лежащим на койках парням, которые сейчас раскуривают сигареты. — Не чистый звук. Я этого не выношу. Свисток так уж свисток, звук у него должен быть отрывистый, решительный, ясный.