Эми Тан - Долина забвения

— Я уезжаю через неделю, — сказал он.

Я не верила ему, но кивнула и почувствовала, как рубашка соскользнула с тела. Из-за открытых окон в комнате было прохладно, и я задрожала. Теплая ладонь лениво скользила по моему телу, оглаживая плечи, спускаясь по боку, а его взгляд следил за ее движением с тем же спокойствием, к которому примешивалось любопытство, будто он изучал мое телосложение: особенности изгибов, длину руки, плавные линии ушей. Я закрыла глаза. Рука его скользила кругами, медленно, но все более решительно, массируя внутреннюю поверхность бедер. Я открыла глаза и снова с удивлением увидела его китайское лицо. Страсть замедлила мысли и рассеяла свет вокруг него, так что все, что я могла видеть своим вновь обретенным зрением, это мельчайшие черты его лица. Я закрыла глаза и почувствовала, как он подвинул мои бедра. Открыв глаза, я вновь подивилась его чудесному своеобразию, однако я знала его, как знала долину на картине, это знание не нуждалось в словах, и я ощутила радость встречи с чем-то знакомым. Он провел своей косой по моему животу — запретное зрелище, прикосновение, ощущение от того, как коса китайца скользит вверх и вниз по лобку, а затем, проникнув в меня, начал двигаться в запретном ритме, а я смотрела на его незнакомое лицо. В голове мелькали обрывки мыслей о разнице между нашими расами, о непристойном соединении людей из разных рас, а потом мой разум утонул в остром наслаждении от нарушения запрета. Я закрыла глаза и попросила его поговорить со мной, и он негромко, со своим британским акцентом прочитал мне стихотворение:

@

Маленький кораблик,

Маленький кораблик,

Без паруса и весел

Бежишь ты по волнам

К далеким берегам.

@

Я открыла глаза, увидела на его китайском лице выражение болезненного удовольствия и поняла, что для него я тоже была запретным плодом, дерзкой белой девчонкой, замечательной тем, что была под запретом, новой и незнакомой ему, другой, редкой, необычной. Я вздохнула, наполняя удовлетворением ту долину, где я могла быть собой. Мы смотрели друг на друга, а он продолжил читать стихи, которые уносили нас все дальше:

@

Верь мне, верь мне,

С тобою на борту

В твою родную гавань

Однажды я войду.

@

Мой китайский император закрыл глаза и забормотал что-то по-китайски, но на этот раз не мягко и успокаивающе. Слова были резкими, отрывистыми, и он погружался в меня все глубже, пока наши тела не начали биться друг о друга, а потом на меня обрушились «тайфун и землетрясение».

Я проснулась, когда он зажег лампу.

— Солнце взойдет через час, — просто сказал он.

Скоро начнется жизнь за пределами этой комнаты.

— Разреши мне еще немного полежать, — сказала я и замурлыкала, прижимаясь к нему. — С раннего детства я любила здесь читать, — сонно и радостно начала я. — Я была рада уединению, хоть иногда мне и становилось одиноко. Комната успокаивала меня. Возможно, потому что у нее круглые стены. Здесь нет острых углов. Одинаковое расстояние во всех направлениях. Ты задумывался о форме этой комнаты?

— Да, но мысли были скорее тревожные — на такую стену невозможно повесить картины. Не думай, что я постоянно оцениваю все с точки зрения восточного мистицизма. Я, вообще-то, очень практичный.

— Что ты говорил по-китайски во время секса?

Он тихо рассмеялся:

— Непристойные слова, которые мужчина выкрикивает на пике наслаждения: чу-ни-би.

— А что они означают?

— Они очень вульгарные. Как я могу тебе сказать о таком? Они обозначают удовольствие от нашего соединения, от связи мужчины и женщины.

— Но это не те слова. Удовольствие от соединения! Мужчины и женщины! Ты не об этом стонал.

Он снова рассмеялся:

— Хорошо. Но не прими их за оскорбление. Дословно это выражение означает «трахать твою вагину». Очень вульгарное, как я и сказал, но оно означает, что моя страсть к тебе столь велика, что я теряю разум и забываю более учтивые слова.

— Мне нравится, что ты такой неудержимо вульгарный, — сказала я. Втайне я подумала о своих юношах: большинство из них просто стонали, один был молчалив и только громко дышал, а другой взывал к Господу.

— И со многими женщинами у тебя вырывались эти слова? — я смотрела на него, чтобы было понятно, что спрашиваю я просто из любопытства, и чтобы он не подумал, что его ответ может вонзиться мне в сердце, словно нож.

— Я не считал. У нас принято, что юноша начинает посещать дома с куртизанками с пятнадцатилетнего возраста. Но я не ходил туда часто. Не настолько часто, как мне бы хотелось. Мужчине нужно ухаживать за куртизанками, дарить им подарки, соревноваться за их благосклонность с другими мужчинами и страдать от разбитого сердца. У меня не было денег. Мой отец меня не баловал.

Он ничего не спросил о моих парнях. Мне стало легче, но мне хотелось, чтобы он чувствовал потребность спросить меня об этом, как я спросила его. Мне хотелось верить, что у него до меня никого не было, что по крайней мере никто не завоевал его сердце.

Следующей ночью я снова поднялась в башенку, и на этот раз мы легче погрузились в волшебство запретной любви. Мы поцеловались, и я закрыла глаза, представляя, что он — китайский император. Но и с закрытыми глазами я видела только его лицо. От его вида меня переполнял восторг. И оставалось все то же острое удовольствие от нарушения табу, от того, что китаец занимался любовью с американкой. Он вошел в меня, прошептав вульгарные слова, и стал повторять их с каждым движением. Мы бездумно растворились друг в друге, став самыми близкими людьми. Он приподнял мои бедра — и я потеряла голову, утратив все чувства, кроме того единственного, что неразрывно нас связывало. Но связь разорвалась. Мы лежали на боку, лицом друг к другу, постепенно успокаиваясь, и так же постепенно вырастала пропасть между нашими расами.

Несмотря на свое обещание не ждать большего, чем несколько дней удовольствия, я не могла отделаться от липкого страха, что скоро я его потеряю. Возможно, лаская мое тело, он тоже думал о неизбежности расставания? Мне хотелось спросить его: «Ты будешь по мне скучать?» И на третью ночь, перед самой поездкой на Фараллоновы острова, я не удержалась. Я задала ему этот вопрос в темноте, чтобы он не видел моего лица, и задержала дыхание, пока он не ответил:

— Я буду очень сильно тосковать по тебе.

У меня из глаз покатились слезы, и я его поцеловала. А потом, когда я дотронулась до его лица, я почувствовала на нем влагу от его слез. По крайней мере, мне хотелось думать, что это его слезы, а не следы от моих. Но я оставила сомнения, когда он снова притянул к себе мои бедра, перекинул мою ногу себе за спину и вошел в меня с еще большим желанием, чем прежде.