Марион Пошманн - Сосновые острова

Теперь подобные районы социального жилья — символ упадка. Сброситься с такого дома — это знак.

Какой знак, поинтересовался Гильберт.

Йоса Тамагочи не смог дать ему ответа.

Рано легли спать.

Гильберту приснился гигантский плавающий гриб, высотой с дом, продырявленный окнами, как будто его прогрызли огромные улитки. В таком грибодоме жить скверно, стены покрыты плесенью, все затянуто черной слизью. Во сне Гильберт злился, что молодой японец заразил его своей депрессивной энергией, и теперь ему, Гильберту, снится черт знает что. Смотрел бы сам свои кошмары. Парень, сказал Гильберт и брезгливо ткнул пальцем в черную слизь, и правда ни на что не годится, полный неудачник.

Дорогая Матильда,

молодой человек, с которым я столкнулся в Токио, отправляется со мной в небольшое путешествие. Он готов пройти со мной дорогой Басё как пилигрим, может, по пути он образумится. Йоса чрезвычайно чувствителен, зациклен на себе и бесконечно избалован, оттого-то я и полагаю, что ему пойдут на пользу скудное пропитание, долгие пешие переходы, красота японских пейзажей и традиции японской поэзии. Ведь это, в конце концов, не дело: речь идет о его же родной стране, а не о моей, а я-то лично, ты знаешь, не большой любитель разглядывать растения, волны и горы на чужих континентах. Но на сей раз не вижу другого выхода, не могу оставить этого юношу одного в его состоянии. Он вынудил меня уступить: по дороге мы будем посещать места и по его выбору. Среди прочего — лес самоубийств Аокигахара и вулкан Михара на острове Идзуосима, в кратер которого бросаются те, кто устал от жизни и хочет особенно эффектно покончить с собой. К сожалению, эти места находятся в стороне от маршрута Басё, совсем даже в противоположном направлении, впрочем, недалеко от Токио, что свидетельствует не только о том, что суицидная мода здесь не меняется веками, но и том, что для сведения счетов с жизнью здесь приспособили уже традиционные маршруты для пикников. Как бы то ни было, чтобы не делать крюк, мы начнем наше путешествие с желанных ему мест, а потом поедем на север.

Они выехали из Токио на поезде, потом пересели на автобус, и Гильберт сердился, что они практически двигаются в обратном направлении. Вместо севера они ехали на юг, в сторону Фудзи. Лес, который был так необходим Йосе, находился у ее подножия. Йоса вез свое имущество в спортивной сумке, Гильберт взял с собой только портфель. Чемодан он оставил в камере хранения в гостинице — зачем пилигриму чемодан, только обуза. В портфеле у него лежали несессер и смена белья, перьевая ручка, чернила, записная книжка, а также зонтик и на всякий случай набор пластиковых столовых приборов из самолета. В автобусе портфель бесформенно возлежал у него на коленях.

Басё, отправляясь в путь, жаловался на изрядный багаж: плащ от дождя, увесистый набор для письма и рисования, но более всего его тяготили прощальные подарки от друзей — совсем не запланированные, но вернуть их было никак нельзя, и из вежливости пришлось тащить их с собой.

Багаж Гильберта, в принципе, состоял из того же, что и у Басё, исключая только теплую одежду для ночных холодов, поскольку Гильберт предполагал, что они все-таки не будут ночевать под открытым небом. Не взял он с собой и кимоно для купания, потому что купаться на общественных пляжах не будет случая, времени, да и не было большой охоты, и прощальных подарков тоже не было — никто им на прощание ничего не поднес.

Никто и не попрощался. Уехали и уехали, никому нет дела, занесло человека на край света — пусть делает там что угодно. Там, в Германии, вообще понимают ли разницу между Токио и областью? Разницу между главными островами Японского архипелага и скоплением крошечных островков, разбросанных по отдаленным бухтам этих главных островов, разницу между целым и частицами? Если смотреть из Германии, то сложно назвать поездку из Токио в регион путешествием, все равно что никуда и не передвигался. Это маленькое путешествие внутри большого — с немецкой точки зрения, весьма сомнительного.

Йоса уступил ему место у окна, но любоваться было не на что. Краем глаза Гильберт подмечал, как Йоса рядом с ним поглощал немыслимое количество еды, бог весть откуда взявшейся. Завернутые в фольгу треугольные пирожки с разной начинкой, которую Йоса всякий раз объявлял, прежде чем съесть: маринованная слива, тунец, некий золотой гриб, говядина, шпинат. Йоса что, так и не понял, что они пилигримы и им положено терпеть в пути лишения и тяготы? Или он перед смертью наедается? Наконец, Гильберту надоело, и он согласился съесть черный, как ночь, треугольный пирожок с крабом в майонезе.

Глушь. Леса тянулись вдоль дороги и по горам, бело-серые кроны, кучевые облака над ними. Над многополосным шоссе, над горами, над бесконечными рисовыми полями парили белые нагромождения, нетронутые, недоступные, недосягаемые, проплывал последний естественный пейзаж из водяного пара, тумана и льда, непролазный, удаленный, обрывистый, скупой и зачарованный. Слоисто-кучевые облака, размазанные лобовым стеклом междугородного автобуса, они плыли дальше, распространяя непокой, тоску и тягу к дальним странствиям.

Гильберт обрадовался, когда наконец они вышли из автобуса. Тот уехал дальше, а они вдвоем остались стоять на обочине, приходя в себя: их слегка укачало от езды и клонило в сон. Йоса, следуя своему плану, первым тронулся в путь к намеченной цели, и Гильберту ничего не оставалось, как пойти за ним.

Они покинули селение, где остановился автобус, и пошли по проселочной дороге. Должно быть, они находились теперь у подножия Фудзи, однако подножие Фудзи, очевидно, велико, и саму гору отсюда не видно. Гильберт не имел никакого представления, отчего не видно гору: оттого ли, что они уже находятся на ее склоне и никакого панорамного вида быть не может, или же оттого, что гора до самого своего снежного кратера скрыта облаками. Вокруг же был один лес, сам серый и на фоне серого неба, сплошное ничто из ожиданий и монотонности.

Йоса повернул в переулок, Гильберт — за ним. Однако это даже забавно: они похожи на маленький караван, подумалось Гильберту. Гуськом, друг за другом, держат путь через ничто. Первым — предводитель с путеводителем, следом — верблюд с поклажей. Кожаный портфель оттягивал руки, приходилось перекладывать его под мышку то с одной стороны, то с другой. Нейлоновый рюкзак, конечно, был бы удобнее. Эстетикой в определенный момент можно и пренебречь. А идти еще было далеко. Гильберт, закусив губу, плелся за Йосой и пытался сам себя вдохновить. Невзрачный переулок вел к парковке у леса. Огромная парковка посреди этого захолустья, этой глуши, была густо уставлена машинами. Брошенные автомобили, которыми давно никто не пользовался, ржавели, покрывались палой листвой — она застревала под дворниками на лобовом стекле, — колёса зарастали мхом, на сиденьях валялись сплющенные пустые пластиковые бутылки — как будто только что опорожненные — и раскрытые дорожные атласы и карты.