Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

И цифрами Пригов не брезгует:

«Москва сама по себе город большой… Миллионов 20–30 где-то. Из этого числа женщин насчитывалось больше половины, процентов 58. Миллионов 17–18… Дети, в свою очередь, временами составляли почти 90 процентов населения Москвы… Но в среднем, думаю, их было не больше 50–60 миллионов».

Вот так по-бухгалтерски точен вождь концептуалистов.

И, добавлю, исключительно корректен и даже почтителен Дмитрий Александрович ко всем без исключения духовным авторитетам. Так, он прекрасно помнит знаменитых москвичей поры его отрочества-юности и называет их поименно:

«Было немало также спортсменов и артистов. Таких, как Уланова, Плисецкая, Коненков, Капица, Келдыш, Яшин, Старшинов, Паустовский, Фадеев, Прокофьев, Мравинский, Мичурин, Астангов, Гилельс, братья Манн, Роднина, Серов, Шостакович, Ландау, Кюри, Лысенко, Глазунов, Сартр, Римский-Корсаков и др.».

Отвлекусь. Как-то случайно оказался на торжественном и грандиозном концерте в еще одной, к сожалению, забытой Приговым, московской достопримечательности – ГЦКЗ «Россия». И там как раз были все – за исключением тех, кто на гастролях, – современные московские знаменитости: Кобзон, Лещенко, Аллегрова, Ротару, Винокур, Борис Моисеев, Надежда Бабкина… И вот все они там пели – в основном патриотическое и державное. И зал сливался с ними не в одном едином порыве. И… и…

Так вот захотелось мне после этого великодержавного торжества снова взять в руки отложенный было скромненький в общем томик Д. А. Пригова и осмыслить вместе с ним эту неистребимую московскую державность и знаменитость. Осмыслил. Получилось, что абсолютно точен в своих описаниях поэт-романист. И ничего всерьез в глубине Москвы не изменилось за последние описанные им пятьдесят с хвостиком лет.

Вот и молодой Басков, этот Лемешев и Козловский сегодня, но с простым славянским лицом, поет на Дне того же самого Милицанера и в том же порыве устремляется к этой вертикали (власти, власти, конечно же, – Д.А. просто недоговорил), как некогда устремлялись к ней Зыкина, Эсамбаев и Полад Бюль-Бюль-оглы.

Вот и гимн прежний советский снова стучит в сердца москвичей пеплом правящего класса.

И буржуинов-олигархов-экспроприаторов так и чешутся руки экспроприировать…

Да мало ли!

В какой-то момент казалось, что концептуализм, с урчанием обглодавший труп советской литературы, выполнил свою историческую функцию и стремительно аннигилирует. Ан нет! Жив курилка! Еще есть и, видать, долго будет ему чем поживиться. История-то российская не по спирали идет, а по своему замкнутому кругу.

И Д. А. Пригов написал, как позднее выяснилось, незадолго до смерти смешной роман. Это совсем не смешно.

P. S. Более всего «Живите в Москве» удивляет страницами вполне традиционной прозы. Они-то – наряду с наиболее безудержными полетами фантазии несомненно талантливого автора (например, рассказ об Андропове и стариках из Политбюро, общающихся посредством записок в форме сонетов) – и представляются лучшими в романе.

Думаю, Пригов это сам прекрасно понимал. Неслучайно закончил повествование гиперреалистическим эпизодом первомайской поездки в гости – в разгар борьбы с «безродным космополитизмом». На этом, собственно, все и обрывается, заставляя вспомнить авторское определение жанра, стыдливо загнанное в аннотацию, – «рукопись на правах романа». А романы пусть Толстой пишет?

В конце семидесятых – начале восьмидесятых на одной шестой части суши появился новый уникальный фольклорный жанр – «детский» черный юмор. Наряду с такими невинными шедеврами, как «Вовочка с папой играли в хоккей… Больше у папы не будет детей» или – «Голые бабы по небу летят – в баню попал реактивный снаряд», из уст в уста с удовольствием передавались и другие произведения (несомненно, выражавшие народные чаяния):

Партийное и особенно литературное начальство эти малые стихотворные формы раздражали больше анекдотов – литгенералов, в частности, потому, что рифмованный черный юмор однозначно предполагал неколлективное авторство, а кто автор и почему до сих пор на свободе, они не знали.

Значит – недосмотр! Преступное попустительство! Вредительство в писательском цехе!

А теперь сравните анонимные шедевры этого жанра с не менее тогда популярными, ходившими в списках, но подписанными простыми русскими именем-фамилией Олег Григорьев.

Цитирую по памяти:

Или вот еще:

Похоже? Вот и надзирающие органы решили, что похоже.

Стоит ли после этого удивляться появлению погромной статьи в «Литгазете» и последовавшей травле Олега Григорьева, замечательного детского и «недетского» тоже поэта?

Имел ли Олег Григорьев прямое отношение к фольклорному черному юмору, неизвестно (вполне мог поучаствовать в этой веселой игре, заменявшей отсутствовавший в СССР жанр «ужастиков»). Но вот расплатился за народную крамолу именно и только он.

Впрочем, Олег Григорьев никогда и не отделял себя от народа.

Внешне удивительно напоминал мужичка из мультфильма «Шел прошлогодний снег» – помните, того самого, который все время шепелявит и говорит: «Маловато будет!»? А вот внутренне этот мужичок – полная противоположность Григорьева, у которого хватательный рефлекс отсутствовал напрочь. Наоборот, он был готов отдать и отдавал все то немногое, что имел.

Я познакомился с Олегом Григорьевым за два года до его смерти, на излете перестройки. Его привел в редакцию «Огонька» питерский поэт и переводчик Михаил Яснов. Олег был очень бедно и как-то по-сельски одет, робел и стеснялся – тоже по-деревенски. Но сквозь эту робость просвечивала какая-то лучистая радость. Вскоре выяснилась и ее причина: так же стесняясь, Олег подарил мне маленькую несброшюрованную брошюрку со своими лучшими стихами.

Хоть ее он успел увидеть. А все красиво изданные тома в переплете вышли уже после смерти автора…

На него писали некрологи при жизни. Неоднократно. Не по ошибке. Им очень хотелось, чтобы Анатолия Кобенкова не было. Чтобы никто не мешал им ксенофобскую графоманию выдавать за гражданскую лирику. Чтобы не существовало в Иркутске никакого «демократического» Cоюза писателей и не приезжали на Байкал, на ежегодный международный фестиваль, лучшие российские и зарубежные писатели, не любящие ура-патриотической риторики.