Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

Денис попробовал адаптироваться и даже ломался вместе с Временем. Спорил, ссорился, нарывался на скандалы. Пытался найти себе удобную нишу, как многие его более конформные сверстники. Ничего не получилось. И в последние годы своей жизни он резко разорвал с литературным кругом.

Его уже нельзя было представить, как в сборнике «Личное дело», под одной обложкой с Гандлевским, Кибировым, Приговым, Рубинштейном, Айзенбергом… Самый молодой и ранний из них, Денис стал настаивать, что он – не из них. Так и оказалось.

Он никогда не шел на поводу у литературной моды, не «интересничал», не эпатировал ради эпатажа, не хотел казаться сложнее себя. И поэтому звук у него – чистый. А еще – глубокий. Тот самый баритон, который очень подходит для неосуществленной сейчас настоящей гражданской лирики.

Критики и читатели ждали «красивого, двадцатидвухлетнего». А он был. Вот этот самый – светловолосый, с черными бровями, длинноногий, остроумный – Денис Новиков. Но его проморгали. Не до того было? Так зачем же тогда устраивать плач Ярославны на кладбищенской стене советской литературы?

Когда Новиков был совсем молодым, о нем говорили, его хвалили – как же, такой маленький, а пишет совсем как большой. Но стоило Денису вместе со стихами вырасти – говорить перестали.

Любопытно, куда девается интерес к молодым поэтам, когда они становятся зрелыми и действительно – поэтами. Переходит на новых молодых? И потом с ними произойдет то же самое?

Я и на себе испытал нечто подобное, но, имея прививку совковой раздвоенности, успокоился пушкинской формулой «пишу для себя, печатаюсь для денег». А Денис, все поставивший на кон, почувствовал безысходность. Причем не только для себя.

Еще в 1992-м, когда, смиренно перенося шокотерапию, большинство обольщалось радужными перспективами, Новиков написал лишенное иллюзий стихотворение «Россия»…

Я знал Дениса с его семнадцати лет. Как-то пытался помочь ему вписаться в окружающую действительность: устроил на работу в свой литературный отдел в «Крестьянке», чуть позже в перестроечном «Огоньке», потом – «Русская виза», бесславно скончавшаяся. Попытался притащить за собой в «Новую», порекомендовал для участия в Европейском фестивале поэзии в Бельгии… (Больше, увы, ничем помочь не смог.)

Позднее Европа сыграла свою роль в жизни Дениса. Он влюбился в англичанку Эмили (ей посвящен большой цикл стихов), выучил английский и практически эмигрировал. Пытался взаимодействовать с другой, лондонской, жизнью, что-то делал для Би-би-си. Но – не сложилось. Хотя «за бугром» его успел заметить и благословить Иосиф Бродский, написавший послесловие к книге стихов Новикова. А потом появилась другая англичанка, родившая ему дочь…

И все-таки Денис вернулся. Но на родине почувствовал, до какой степени нигде и никому не нужен. Кроме ждавшей его все годы девушки Юли, ставшей вскоре его женой. С ней он и делил одиночество, падал внутрь себя – это самый рискованный прыжок, доступный человеку. Но ведь такому сильному, распирающему изнутри дару необходимо эхо. Однако вместо него он испытал на себе другой физический феномен:

И когда последняя, самая сильная книга стихов Дениса Новикова «Самопал» («Пушкинский фонд», СПб., 1999) прошла незамеченной, он решил, что стихи – это его сугубо частное, действительно личное дело, и порвал с литературным кругом окончательно.

Да и как его книга могла быть всерьез замечена? Тираж «Самопала» – 1000 экземпляров. Такими были поисковые тиражи 1900-х годов, когда на всю Российскую империю (исключая Финляндию и Польшу) приходилось 120 000 человек с высшим образованием. Сейчас таковых больше. Но они – другие.

А в последние годы Денис успел, кажется, только одно – уйти из жизни большинства людей, любивших его. Он как будто заранее подготовил всех к тому, что его скоро не будет. И даже о его похоронах родные никому не сообщили. Теперь каждый из нас вспоминает, когда видел Дениса в последний раз…

Поэтическое поколение Дениса Новикова приказало всем нам долго жить. И может быть, – все-таки что-нибудь сделать для того, чтобы самая читающая женские детективы страна снова научилась видеть и слышать. Даже – когда-нибудь – поэзию.

Утилитарное назначение поэзии – сохранение вида. Потому что поэт – инструмент языка своего народа и прибор для постоянного уточнения человеческих ценностей. Почему же многие поэты кончают с собой? Или если что-то мешает исполнению назначения, ценность собственной жизни кажется пренебрежимо малой?

Последние три десятилетия в России установился климат, противопоказанный поэзии. В этом климате бурно растет совсем другая флора: развесистая клюква шоу-бизнеса и телесериалов, сорняки рекламы и постмодернистской псевдопрозы, ядовито-яркий пустоцвет «женских романов», мистических «ужастиков» и фэнтези.

Не так невинна вся эта развлекательно-продажная мишура – она перекрывает кислород настоящему. Как те же сорняки заслоняют солнце и вытягивают из земли соки, необходимые культурным растениям.

Те, кто был к началу 90-х постарше, оказались устойчивее к такому климату (можно провести примитивную аналогию с саженцами и уже принявшимися, более или менее крепкими деревьями). К тому же у нас – и это очень важно – были старшие, те, кого мы старшими считали (а тут уже можно сравнить относительную защищенность дерева в лесу с полной беззащитностью одинокого деревца в диком поле). И именно на нас, кажется, связь поколений (и времен) прервалась.