Wind-n-Rain - Костолом

— Вместо врачей?

— Не вместо и не вместе. Скорее — после. Да, так вернее.

— А причём здесь я?

— Это и для меня загадка. — Говорит он на выдохе: так говорят, когда чувствуют облегчение либо замешательство. — Ты здорова. Но твою боль я увидел сходу — ещё там, в виноградниках. И долго не мог понять, в чём дело. Признаться, матушка не учила меня иметь дело с болью душевной, более того — я даже никогда не слышал, что так можно. Прости.

— За что?

— Я использовал тебя, как подопытного кролика. В своём роде. Но так было надо, и только что, своим рассказом, ты сама это подтвердила. Понимаешь, обычно я работаю с людьми через транс. Это сложное состояние между глубокой стадией гипноза и обычным сном. Человек раскрывается мне, оставаясь беззащитным, а когда возвращается в сознание — ничего не помнит.

— Это очень опасное оружие, ты знаешь об этом? — Ксюха шепчет, сжимая колени — ей неуютно от услышанного. И в то же время, она не хочет, чтобы собеседник замолкал.

— До сегодняшнего дня я так не думал. Я могу проникать в чужие сны, не влияя на них — довольствуясь лишь ролью стороннего зрителя. Это всё баловство, а способностью вводить в транс я пользовался в качестве анестезии. Пока я копаюсь в человеческих болячках, мне нужно, чтоб меня не отвлекали — только и всего… Сегодня я попробовал покопаться в самой сути. И не самостоятельно, а с твоей помощью. Сегодня я перевёл тебя на другую сторону и присоединился к тебе в этом путешествии.

Он решает, что хватит с девчонки подробностей. Как обычным пациентам не нужно знать, какого цвета их язвы, какой они формы и чем смердят, так и ей лучше не знать, как стараниями тех, кто её вырастил, её личность за годы взросления оказалась погребена под целой насыпью дряни. Быть похороненной заживо внутри собственной головы… Сложно, но не смертельно. Все эти «так нельзя», «им не понравится», «будь хорошей» копились, словно крупицы мокрого песка, со временем образовывая ком, сливались, переставая быть раздельными частицами, превращались в один сплошной камень. Мёртвым грузом он осел на дне девчонкиной души, придавив собою клубок вертлявых змеек. Те — неоновые ленты, движение жизни, сама суть всего, что в ней есть хорошего — оказались в ловушке. Они рвались наружу, чтобы вновь побежать по венам, разнося энергию, силу… Но вот уже годы, как они были в плену, а их хозяйка — та, кому они призваны служить — потихоньку угасала, переставая быть собою, пока наконец не забыла, каково это — любить себя. Её столько раз топтали, что это перестало её удивлять. Однако болеть меньше не стало.

— Ну? И что там? — Устав от многозначительных взглядов замолчавшего собеседника, Ксения торопит его.

— Ничего. Я нашёл твою боль, больше её там нет.

— А где она?

Он не ответил. Она уже всё поняла. Она помнит гнутые пруты от старых ворот.

— Это… Это… Это так ты обычно делаешь, да? После своих… сеансов?

— Да.

Теперь её черёд молчать. Интересно — сколько их таких? Недообследованных.

— Сколько? Сколько таких, как я…

— Думаю, каждый второй как минимум. — Он невесело ухмыляется. — Этот мир болен насквозь, так всегда было. И меня это не касается. Судьба показала мне твоих змеек, именно твоих. В этом должен быть смысл… Но пока я его не вижу. Должно быть что-то, что ты дашь мне взамен.

— Змеек? Это ещё что такое? Стоп! Взамен? Да, я слышала, что всяким гадалкам надо платить, а то гадание впрок не пойдёт… Ой, прости! — Какое неуважение! Она хлопает себя ладошкой по губам.

— Ничего. Гадалок здесь не водится. Но ты права. Обмен должен быть. Ни один пациент отсюда не уходит, не оставив мне чего-то своего. Помимо боли.

— Деньги? Тебе нужны деньги?

— Посмотри на меня. — Ян закатывает глаза, выражая показное раздражение. Он не искусен в проявлении эмоций на публику — у него не было достаточно возможностей, чтобы попрактиковаться в этом. Но он видел, как это делают актёры сериалов. — Я живу в Алиевке всю свою жизнь, при этом не имею ни друзей, ни семьи. А мой дом вроде крепок. Как думаешь — нужны ли мне деньги?

— Тогда… что? — Ксения опускает глаза, устыдившись. Ей говорили, что миром правят деньги и похоть. Денег у неё всё равно нет.

— В этом-то и всё и дело. Остаётся только ждать — судьба сама укажет нам на возможность завершить сделку. — Он словно не замечает её замешательства. Просто он и сам в замешательстве. — Давай поступим так: ты иди домой, успокой своих и сконцентрируйся на себе. Тебе будет непросто привыкнуть к новой себе, настоящей себе. Ты уже говоришь по-другому и действуешь по-другому. Но всё ещё не живёшь по-другому. Беги, учись. Разберись со всеми долгами. Выясни все отношения. Определись с планами на будущее. Рано или поздно ты сама поймёшь, как мне отплатить.

— А ты…

— А я буду ждать Олю. — Он мгновенно грустнеет. Поглядывает на внешнюю сторону запястья. На этот раз на запястье часы.

— Это как-то связано с вашей… семейной тайной? — Ксюха произносит слова с придыханием, будто боясь своим вопросом осквернить саму суть.

— Да. Но на то она и тайна. На то она и семейная.

Во двор выходят вместе. Собаки, всю ночь ютившиеся под навесом с тыльной стороны дома, ныне шныряют по газону, зарываясь носами во влажную траву и потешно фыркая. Дождь прекратился. Небо напоминает акварельный рисунок — фиолетово-белые кляксы на бледно-сизом фоне. Солнце вот-вот подымется из-за гор. Воздух звенит от озона. Дышать легко и вкусно. Ксения, напялив высушенные кроссовки, шагает домой. Она уже предвкушает волну расспросов, нет — допросов. Она даже успела забыть, что на ней чужой розовый костюм — выпрямив спину, задрав подбородок, а руки небрежно сунув в карманы, она просто шагает. Она не думает, как будет отвечать на расспросы — в отговорках больше нет смысла. Так свободно и уверенно она не чувствовала себя со времён, которых не помнит. Это действительно что-то новое… Новое и настоящее.

Анфиса обходила свои владения, как обычно перед сном проверяя, всё ли в порядке. Куры, почуяв весну, неслись пуще обычного. А вот колодезный журавль за зиму совсем истлел — нужно бы срочно ставить новый, а то так и без чистой воды остаться было недолго. Проверила остатки дров — тех должно было хватить до лета. Уже март, и солнце с каждым днём отвоёвывало себе всё больше времени и пространства, прожигая чёрные проталины на некогда снежных полях. Пока жители станицы готовились к посевной, Анфиса готовилась к самому важному событию в своей жизни. Мадина предупреждала, что зимует с ней в последний раз.

С тех пор как хромой, которого, как оказалось, звали Никитой, впервые приковылял к опушке, прошло пять лет. За эти годы набеги горцев почти прекратились, горские князья присягнули царю, а турок козаки оттеснили далеко на юг. Побережье зажило почти спокойно. Алиевская разрослась за стены — люди больше не боялись строить дома на открытой земле и подбирались всё ближе к морю. Хромой пришёл к Анфисе скорее из любопытства, а остался, обнадёженный обещанием исцеления для собственной матушки. Анфиса, следуя заветам своей невидимой заступницы, умело распоряжалась деньгами, ворованного происхождения которых не знала: наняла дровосеков, собрала нужное количество леса, закупилась всем необходимым у проезжих купцов, а за тем, чего не хватало, ходила в станицу на ярмарки. Полюбилась батюшке Иллариону своей прямотой и смекалистостью. Постепенно в станице её стали узнавать, а как прознали, с какой именно целью юная схимница решила основать свой скит подле их селения, завели обычай при случае помогать. Так у Анфисы стала появляться еда — сперва в виде простых подаяний, но вскоре и в качестве награды. Хромой, несмотря на свою убогость, руководил постройкой справно и управился до холодов, как и обещал. Когда в ноябре первые затяжные дожди накрыли побережье непроглядной серой простынёй, он затащил в свежий сруб сухого хворосту и пару поленьев. Новенькую каменную печку опробовали вместе. Сперва древодел настаивал на том, чтобы топить по-чёрному, но Анфиса, посовещавшись накануне со старшей, убедила помощника сделать дымоход. Накладно это, но места те не самые холодные, а чадить в доме — дело грязное. Когда же первые клубы дыма повалили из трубы, ознаменовав, что проклятое место у опушки отныне стало обитаемо, Никита засобирался домой.