Wind-n-Rain - Костолом

— Знаешь, что за праздник нынче?

Наставница появилась необычно весёлая да сразу подняла спящую ученицу с крепкой дубовой кровати, что давно уже сменила в углу устаревшую циновку. Подвела преемницу к печи.

— Хм, праздник? Масленица только прошла, а теперь праздников до Пасхи не будет.

— Глупая. Сегодня день становится длиннее ночи. Этот день особенный. Сегодня я тебя покину.

— Как это… И мы не увидимся никогда?

— Никогда. Теперь ты сама себе хозяйка — себе и всему, что у тебя есть. Придёт пора, и ты возьмёшь свою дочь за руку и сделаешь так же, как сделала я тогда, когда мы сидели вместе у печки. Прощай и не горюй по мне — радуйся!

Анфиса видела, как призрачное виденье, взвившись юлой, поднялось над полом и упорхнуло в остывающее жерло печи. Выбежала во двор и усмотрела, как привидение, выскочив из трубы понеслось прямо на небо — к чистым холодным звёздам. Как петляло там, выписывая в ночном небосводе круги и восьмёрки, постепенно становясь всё более прозрачным, пока не скрылось совсем.

— Мадина… — прошептала Анфиса и вдруг поняла, что стоит босая посреди двора и давно уже не спит.

— Зачем пожаловал? — Анфиса была рада видеть хромого у себя на пороге, но радости не показывала. Никита частенько навещал её — помогал по хозяйству, да только держался стороной. Будто боялся чего.

— Пришёл попрощаться.

— И ты?! Ой… — Она осеклась, поняв, что чуть было не взболтнула лишнего. — Да разве ж ты уезжаешь? Только ведь дом себе новый отстроил, мастерская твоя процветает — живи и радуйся.

— Мои работы по дереву купцы скупали, да и разнесли по всей стороне. И прославились они в самом Екатеринодаре. Третьего дня приезжали сваты. Мануфактурщик тамошний сватает младшую дочку за меня. Мы с матерью подумали, решили всё продать и перебраться в город. Там я смогу ремесленную начать — там возможности знаешь какие…

— А невеста как же? Ты хоть видел её? — Анфиса изо всех сил пыталась не выказывать накатившее на неё отчаянье.

— Не видел, но говорят, она мила. Прощай, Анфиса.

— Погоди! — Она схватила его за руку и потянула в дом. — Если уж я тебя больше никогда не увижу, то подари мне последнюю ночь, о которой никто никогда не узнает — ни люди, ни бог, ни дьявол!

Уже под утро она опустилась на край кровати перед спящим парнем. Положила руку ему на грудь. Сделала, что хотела. Потом сходила в лес, а вернувшись, застала его бодрствующим, твёрдо стоящим на обеих ногах.

— Что же это? — Он не верил своему счастью, то подпрыгивая на месте, то приседая, но свою привычную трость, что оставил на ночь у постели, всё ещё не решался выпустить из рук. — Не иначе — чудо!

— Не чудо. — Анфиса отняла трость, надвое переломила её коленом и бросила в печь. — Это мой подарок. На свадьбу. Прощай, Никита.

1847 год, март.

— По указу царя Николая Павловича ведём перепись! Открывайте!

Двое странных людей, одетых не по местной манере, да ещё и горланящих незнакомым говором, спешившись у крыльца, стучали в дубовую дверь. А завидев на пороге монахиню в чёрной рясе да с маленьким ребёнком на руках, растерялись.

— Чей же это дом? И кто здесь живёт?

— Дом мой, — отвечала хозяйка. — Схимница я, а зовут Анфисою по крещению, и по постригу тоже. Фамилия моя — Квитковских.

— Одна живёте?

— Видно же, что не одна. С дочкой.

— Как с дочкой? С приёмной? — Незваные гости, нахмурвшись, переглянулись. Один из них сунул руку за пазуху, нащупывая нательный крест.

— Пусть будет с приёмной.

Всадники, записав всё как надо, вновь седлали коней и направились прочь от дома отшельницы и прочь от станицы — к другим поселениям.

— Не бойся, Алёнушка. Никто нас с тобой не обидит, — шептала Анфиса испуганному лошадиным топотом младенцу.

1849 год, декабрь.

— Девчонки, ещё допкровати остались? — Роза вопрошает откуда-то сверху, свесившись через перила балкона, и Ксюха с Женькой с трудом её слышат — в задней части подвала, куда они забурились по наказу старшей, даже сквозь настежь раскрытый лаз внешние звуки едва долетают.

— Нееееет! — успевает проорать в ответ Женька, прежде чем ступить на прогнившую доску и, утеряв равновесие, рухнуть на груду чего-то холстяного и одновременно металлического, при этом неизменно пыльного. — Зато тут целая куча раскладушек!

— Тащите одну!

Легко сказать — тащите. Сперва провонявшую тленом конструкцию, помнящую, вероятно, ещё ельцинские времена, нужно выудить из груды таких же, затем в четыре руки допереть до лестницы и — самое сложное — пропихнуть наверх. Женька карабкается первой и, на корточках рассевшись у края чёрного квадрата, ловит посылку от толкающей её всеми силами Ксюхи.

— Только на голову мне не урони! Голова мне ещё нужна!

Едва сложенная раскладушка оказывается во дворе, девчонки, не ожидая санкций начальницы, пытаются конструкцию разобрать… Петли скрипят и движутся до невероятного туго, ладони моментально пропитываются вонью лежалого металла, а из холщёвой начинки вырывается густое облако сизой комковатой пыли. Пыль парит в воздухе, пронизанном жёлтыми лучами утреннего солнца, наливается блеском, становится перламутровой, но не менее едкой.

— Будь здорова, будь здорова, будь здорова… — После трёх чиxов Женька понимает, что если пожелает подруге здоровья ещё хоть разок, то непременно схлопочет щелбан.

За последние пару недель она уже несколько раз ловила от Ксюхи щелбаны — лёгкие, дружеские, всегда смешные… Как в детстве. Щелбан от девушки, которая прежде в ответ на насмешки над собой лишь смеялась над собой же… Ксюха изменилась. Женьке это нравится.

— Неужели кто-то будет на этом спать? — отчихавшись, Ксения проводит пальцем по натянутой холщевине и забавно морщится. — Даже если она сутки простоит под солнцем, вонь не уйдёт…

— Заезд в два, девки. — Роза появляется незаметно и тут же сама заходится чахоточным заливистым кашлем. — Извиняйте, но ждать милости у природы времени у нас нет. Жека, тащи поливочный шланг. Ксюха, концентрат для стирки ты знаешь где искать.

Последняя смена сезона в гостевом доме «У Розы» будет длинной — целых три недели, что кажется вечностью по сравнению с обычными десяти-двенадцатидневными заездами. Да и народу ожидается поболе, чем обычно. Работницы уже расставили по номерам все имевшиеся в наличии допкровати, но одного спального места всё-таки не хватило. Пришлось пустить в ход неприкосновенный запас.

— Очень надеюсь, что на этом старье будет спать какой-нибудь мудак, — бурчит Ксюха, размазывая щёткой мыльную пену по грязной холщевине. — Не хотелось бы вручать такое приличному человеку…

— Что-то в последнее время в твоей речи слишком много мудаков, козлов и дебилов, — отмечает Роза. — И когда это ты успела так испортиться? — Угрюмый взгляд девушки не обещает ничего хорошего, и хозяйка спешит её успокоить. — Да шучу я, шучу! Не волнуйся за постояльцев. Сейчас отмоем её как следует, сполоснём, и под солнцем она быстро высохнет. А к ней в нагрузку я выдам новенький ортопедический матрац! В качестве моральной компенсации, так сказать.