Наталья Шумак - Чудеса случаются! [litres]

Анна Фердинандовна присела к первому из сдвинутых по центру столов. И достала из подсобки две коробки шоколадных конфет. Видимо, ее уже угощали до нас. Ах, приземленные люди. Какая банальщина – дарить сладости. Вот мы, умники и умницы, решили впечатлить искусством! Настоящим…

Итак, в дверь постучали, и на пороге класса явился поэт. Он же А. С. Пушкин в черном потном тюрбане на талантливой голове. В спортивных штанах с лампасами.

Анна Фердинандовна ждала от своих дорогих ашек приятных праздничных слов. Наверное. Но не такого экшена…

Пушкин под ее взором смутился, от этого неожиданно обнаглел, чтобы преодолеть стеснительность, и первое, что проорал, зайдя в кабинет, прямо в лицо нашей немолоденькой Анне:

– Старуха!!! Подлая старуха!

При этом тыча томиком в сторону учительницы. Химичка уронила ложечку на блюдце. И жалобно спросила:

– Я?

Класс захихикал. Пушкина несло. Он взывал, завывал, уткнувшись в текст и подняв одну руку вверх, как на картине про юного лицеиста и Жуковского (или то был Державин?).

– Графиня Анна…

Анна Фердинандовна подпрыгнула, а класс затаил дыхание. Не сошли ли мы с ума?

– Графиня Анна была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему…

Класс онемел. Поздравление любимого препода все себе представляли иначе. Изящнее, что ли. Химичка взялась за сердце. Пушкин не заметил. Или пренебрег. Поэт невозмутимо продолжал выискивать и зачитывать отмеченные карандашом в тексте отрывки из «Пиковой дамы». Он шел по пути поздравления, сбить себя с курса не давал. И время от времени в самых пафосных местах демонстративно тряс бакенбардами.

Сразу после фразы Пушкина, которой явно не было в тексте, что…

– Уж полночь близится! А Вовочки все нет…

В класс предсказуемо ворвался Германн.

В кабинете герой начал озираться. А репетиций-то не было. Мы помним. За каким-то лешим он подошел к химичке, вручил ей остатки гвоздик… Анна Фердинандовна, парализованная нашим креативом, не смогла их взять. Германн потряс цветами перед ее лицом, да и положил их на чайное блюдце.

– На!

И тут, хромая, явилась старуха…

До меня с опозданием – как до жирафа – дошло, что подволакивать ногу тоже было необязательно… Но… Увы…

От яркого осознания пошлости творящейся вместо правильного поздравления учительницы я не добрела до ожидающего меня Германна, уселась не на приготовленный стул, а на стол перед доской. И пригорюнилась. Уже на самом деле, без притворства. Взялась обеими руками за голову.

Поэт, не замечающий моего отчаяния, витийствовал. Тыкал книгой в Германна и нашу учительницу.

– Почему ж не попробовать своего счастия? – вопрошал неугомонный бабник Пушкин.

Германн и химичка с ужасом посмотрели друг на друга. Поэта несло, строго по тексту, но… как это звучало?

– Представиться ей, пожалуй, сделаться ее любовником, но на это все требуется время, а ей восемьдесят семь лет, – она может умереть через неделю…

Тут Германн опомнился. Сначала заметался между Старухами. Я на столе, справа от него. Слева химичка. Германн, раздираемый муками, зачем-то поцеловал химичку в щечку…

И твердо пошел ко мне с той же целью. «Попробовать счастия»… Потянулся ко мне всхлипывающей на столе губами… А что мелочиться? Старух – две? Две.

Обеих и надо осчастливить… Оптом. Я взвыла и опрокинулась навзничь. На стол. Начала брыкаться…

Карты, притомившиеся ждать в коридоре, не дожидаясь, пока их позовут, боком полезли на сцену в кабинет.

Туз, как стало ясно всему классу, питал ко мне горячие чувства. И с разгона, не разбираясь, зарядил кулаком по башке наглецу Германну.

Две другие карты среагировали. Тройка схватила Туза, Семерка повисла на Германне, который оцарапался об английские булавки, озверел… Но…

Вмешался Пушкин.

Он призвал актеров к ответу. Для большей доходчивости Поэт колотил томиком по плечам увлекшихся лицедеев, лупил по головам… И повторял важную по его авторскому мнению мысль:

– Графиня не отвечала!

– ?

– Графиня не отвечала!

Туз выпустил Германна, Семерка и Тройка тоже перестали толкаться и отцепились от товарищей. Пушкин свирепо, нам стало ясно, что этот точно не раз и не два затевал дуэли, указал раскрытой книгой на меня.

– Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла. Умерла! Умерла…

За первым столом тихо всхлипывала химичка, до которой наконец дошло, что же здесь происходит: не жестокий подлый глумеж над возрастом, а искренняя жажда порадовать.

Так как я уже села, а по сценарию должна, наоборот, упасть, Тройка решила мне помочь. Нажала на плечо, чтобы шустрая покойница, норовившая вообще слезть со стола, легла обратно. Я почему-то стала сопротивляться. Тройка оцарапала меня английскими булавками. Я завизжала. На выручку кинулся уже Германн. Свалились и завозились за столом мы втроем. В запале порвали мою юбку и затоптали косынку.

Кто-то из одноклассников догадался начать аплодировать, чтобы остановить это непотребство. Задние встали, чтобы лучше видеть, и громко хлопали.

Передумав драться, чему опять способствовал Поэт, мы поднялись, взялись за руки. Поклонились сначала Анне Фердинандовне, которая крутила в руках остатки гвоздик, потом остальным зрителям.

Пушкин так тряс головой, что с него наконец свалился тюрбан.

На переднем плане три карты от избытка адреналина и общей лихости танцевали маленьких лебедей слева направо: от входа в класс до Анны Фердинандовны, потом справа налево, от любимой учительницы до двери… Все как положено взялись руками друг за друга, растопырили локти, взбрыкнули ногами.

Позади лебедей Старая Графиня рыдала на груди у Пушкина, который, оглаживал покойницу по спине и шепотом уверял на ухо, что в целом, по его мнению, представление удалось.

Германн, вошедший в роль соблазнителя, посылал зрителям воздушные поцелуи.

Наконец все заткнулись и остановились.

В наступившей пронзительной тишине Анна Фердинандовна поблагодарила нас за поздравление. В том смысле, что наша трактовка классики ее удивила, но не разочаровала.

– Во всяком случае, это было неожиданно. И необычно. И я многое видела за почти сорок лет в школе. Но такое… впервые! Спасибо, мои дорогие!

Восьмое марта – это необязательно просто букет цветов для любимой учительницы. Правда же?

Осенним мрачным утром сижу в «газельке». Трясемся по направлению к метро. Дергаясь, продирается транспорт сквозь пробку. Привычно хмурый и сонный народ, больше похожий на груз, чем на жителей прекрасного города, – в глухом молчании.

Приближаемся к конечной остановке минута за минутой.