Александр Мелихов - Тризна

Сохраняя выражение промышленного воротилы вплоть до своей конторы, Артюхин обнаружил там, что к нему вернулась способность молчать. Ему удавалось молчать без малейших усилий как наедине, так и в компании, а прежде было совершенно необходимо если уж не рассказывать анекдоты или слушать их, выжидая своей очереди, то хотя бы перечислять, что происходит вокруг: «Куда это, интересно, Кузькин пробирается? Что-то он в дирекцию зачастил. Кузькин, эй! Скоро вечер худсамодеятельности – не хочешь сплясать?» Он не мог пройти молча даже мимо, скажем, лифта у себя на службе, не усмехнувшись: «Разгуделся, бездельник!»

Четверо подчиненных не без изумления поглядывали на внушительное, обремененное масштабными заботами лицо начальника, внезапно превратившегося из свойского мужика в крупного руководителя. Он даже не поддержал, что было совершенно на него не похоже, их попытки выразить ему одобрение дружелюбным гоготом, когда он веско передавал по телефону список литературы, перечисляя по буквам фамилию одного из авторов: «Бе-хер. Да, Бе-хер – Борис, Елена… ну, художник, что ли». А раньше бы…

После работы Артюхин завернул в кафе, стоячее, но с зеркалами, взял попробовать салата из кальмаров – было такое чувство, что кальмаров ему доставили прямо из Индийского океана на пробу и утверждение. Пожевал пахнувшую рыбой серенькую резинку, свернувшуюся спиралькой, и барственно-благожелательно обратился к соседке по столику: «И проглотить нельзя, и выплюнуть неудобно». Она рассмеялась чуть ли не с подобострастием – почувствовала руководителя крупного масштаба, – и он еще раз повторил с ободряющим дружелюбием (но видно было, что этот человек привык повелевать): «И проглотить нельзя, и выплюнуть неудобно».

Она была покорена окончательно и от радостного смущения начала ронять обратно в тарелку кружки вялых зимних огурцов. Он величественно попрощался и – словно спохватился – барственно:

– Да! Я же забыл взять у вас телефон.

– Если вы серьезно… ну, тогда… что ж!

В вестибюле, поймав в зеркале свое отражение, он увидел в нем как раз то, что ценится женщинами к сорока: прочность, надежность, солидность. И курнос он был не по-рязански, а как бы на шотландский манер – как Вальтер Скотт. На улице, устало усмехнувшись однообразию людских надежд, он скомкал в кармане бумажку с телефоном и, не глядя, обронил ее под ноги. А дома, уже без пиджака, он еще раз с удовольствием оглядел свою крепкую лысину, широкую талию с напуском – вещи наиболее ценимые женщинами (теми, разумеется, которые понимают, что мужчина – это не кудри с гармошкой, а опора ).

И Ратмир Андреевич уже едва дождался, когда Евсеев ознакомился с литературой, чтобы отвести его на консультацию в шарагу, в которой защищался Валерка Смольников. Валерка советовал обратиться там к завлабу Солонскому, – тому будет приятно, что люди не решаются приступить к делу без его благословения (а там, глядишь, и отзыв на диссер подпишет).

Все эти дни Артюхин был краток и весом. Но у моложавого Солонского он на второй же минуте оказался безмолвным созерцателем чужой оживленной беседы, а ему оставалось лишь значительно хмуриться и изредка глубокомысленно кивать Солонскому, когда тот рассеянно взглядывал на него.

«Целевая функция», доносилось до Ратмира Андреевича, «градиенты показателей», «игра с ненулевой суммой» – неужели эти слова и в самом деле что-то означают? Улучив минуту, он спросил, словно ему пришла в голову внезапная идея:

– А может, воспользуемся методом Монте-Карло?

Обычно после подобных предложений все делали вид, что задумались, да так и расходились; для того-то подобные выражения и существовали. Но здесь оба собеседника опешили, и Солонский, помолчав, осторожно спросил:

– А каким же образом его здесь можно применить?

Пришлось снова задуматься и с улыбкой встряхнуть головой, словно нашел слабое звено в своей, вообще-то удачной, идее:

– Да, он здесь, пожалуй что, и ни при чем.

Очень интересно, говорил Солонский, очень-очень-очень интересно.

Когда Артюхин вышел с Евсеевым на улицу, он был уже не крупномасштабным деятелем, а разбитным рубахой-парнем.

– Как вы можете заниматься такой мутотенью? – веселился Артюхин, легкомысленно поглядывая по сторонам и подмигивая румяным профилям обгонявших их девушек с лыжами через плечо. – Мне нужно живое дело , я человек практический: знаю, как развести костер, как подстрелить слона. Мужик все должен уметь делать руками!

Контрагент на это пробормотал, что успехи цивилизации достигнуты разделением труда, и не будет ничего хорошего, если каждый будет все уметь, – этого «всего» окажется очень мало. Подобная серьезность была смешна Ратмиру Андреевичу как всякий педантизм. Другое дело, скажем, мимоходом покорить сердце первой встречной красотки. Или даже двух.

– Пригласи этих спортсменок с нами в кафешку заскочить, – он чувствовал, что скинул лет двадцать. – Давай, не мандражируй, ты помоложе!

– Я не мандражирую. Просто не люблю людям надоедать.

– Девушки! Как вы смотрите на выпить и побардачить?

Девушки оживленно обсуждают что-то, сшибаются выхлопами пара из ртов. Его снова не желали замечать.

– А? Девушки? Поужинаем вместе?

Не замечают – увлеклись, только бодро подпрыгивают помпончики на шапках.

– Фигуру бережете?

Пауза.

– Чтобы беречь фигуру, надо ее иметь.

Пауза.

– Запомните: тощая корова еще не газель.

Не слышат – обсуждают, как какая-то Селезнева до того досиделась на старте с секундомером, что примерзла, – еле отодрали.

– Отодрать и мы можем!

– Оставьте, – морщился контрагент, – не хотят, и не надо.

– Ничего, не будут строить из себя! – горячился Ратмир Андреевич. – Валерка Смольников с такими умеет: подойдет на пляже с колодой карт: разрешите сыграть? «Играйте без меня». – «Спасибо», – и начинает сдавать у нее на животе. Ну ладно, договорились: я их отпускаю, а ты со мной за это выпьешь по сто грамм. Идет?

– Н-ну, можно.

– Или нет – бутылку на двоих?

Рюмка за рюмкой, Артюхин летел, как с горы, – теперь он понял, что тысячу раз мог бы догнать и перегнать все эти алгоритмы и целевые функции, да только тесна ему эта мышиная возня, он рожден для чего-то героического…

Подсел скорбно улыбавшийся молодой человек в белокурых кудрях, ужасно напоминавший кого-то – Артюхин измучился, пока вспомнил.

– Слушай, ты ужасно похож на Есенина.

– Да?

– Неужели тебе раньше не говорили?

– Почему не говорили – говорили.

– Давно мечтал выпить с Сережей Есениным. Ну, давай – «не вчера свою молодость пропил, разлюбил я тебя не вчера»!

Сам не рад был, что блеснул цитатой, – оба собутыльника оказались любителями стихов и пустились в бесконечный пьяный спор: каждый возражал только для того, чтобы покрасоваться. Но, как бы то ни было, Ратмир Андреевич снова оказался ни при чем, он и не слыхивал половины тех имен, которыми они хлестались.