Александр Мелихов - Тризна

«Молодые… – с горечью думал Ратмир Андреевич. – Все им задарма досталось, а они ж оттого только и образованные, что нам в их годы приходилось…» – Ратмир Андреевич давно убедился, что неясность мысли может выручить даже там, где мгновенно разоблачилась бы самая изощренная выдумка. Не мог же, в самом деле, Ратмир Андреевич серьезно уверять себя, что существенно помог этим стихолюбам тем, что в их годы резался в преф с Валеркой Смольниковым на лекциях по высшей математике.

Новый знакомец с неизменной скорбной усмешкой делился впечатлениями сегодняшнего утра: досрочно вернувшись из командировки, он обнаружил в своей постели незнакомого мужчину. Это бы, как он выразился, еще ничего, но в той же постели оказалась и его жена…

– Дочку отвозил к теще – все женщины набрасываются: ах, какая хорошенькая! Отцовскому сердцу, конечно, приятно… Я ее родителям все рассказал, пусть знают, кого воспитали. Теща не верит: не может быть. Я ей говорю: жаль, что я этого товарища к вам в мешке не доставил. А тесть у нас мудрый как черт – я же тебе говорил: ты по командировкам сидишь, а голубить ее я буду? Ну и что мне теперь делать? Я по восемьсот рублей, по тысяче с депонента снимал…

Он говорил совершенно спокойно, только улыбался скорбно. Но обращался за сочувствием опять же к Евсееву. Чтобы привлечь к себе внимание и как бы даже не отстать от обманутого мужа, Ратмир Андреевич вдруг грозно потребовал:

– Евсеев! Поклянись, что никому не скажешь! Моя жена тоже путается с психологом.

– Как это – с психологом? – кажется, только это их и заинтересовало.

– Какая разница! Работает на кафедре психологии.

– А… против психолога, конечно…

Ратмир Андреевич в отчаянии попытался выдвинуться красочным рассказом, как Валерка Смольников отправил жену на пикник с сослуживцами, а получил ее обратно из больницы с ожогами задней части – прыгали нагишом через костер, разведенный на природе. Но и эту историю сдружившиеся стихолюбы оставили без внимания, увлеченные психологическими тонкостями современного брака.

Внезапно скорбный блондин завелся и предложил остаток вечера провести у его знакомой, которую он имел в своем донжуанском списке, – не беспокойтесь, он тоже не терял времени даром и поимел целую кучу любовных приключений – в Ленинграде не найти такой улицы или сквера, где бы он их не имел. После командировки он был при деньгах – успел снять с депонента, и вообще он генеральский сын. Он совал официанту десятки, распихивал всем по карманам бутылки и свертки с балыком нототении, беззастенчиво отбивая у Ратмира Андреевича центральную роль бесшабашного кутилы.

Он и в такси кидался от окна к окну: вот, и здесь он имел любовное приключение, и там любовное приключение, и вон в той беседке, и на этом чердаке. Все эти достопримечательности он показывал опять-таки Евсееву. Они так орали, что таксист пригрозил их высадить; но тут уже на высоте оказался Ратмир Андреевич:

– Как?! Героя Социалистического Труда среди ночи высаживать?! – гаркнул он, и таксист смирился.

Валерка Смольников был особенно горазд на такие штуки.

Генеральский сын долго не мог найти дом своей знакомой: с одной стороны там должен быть бетонный забор, с другой – кирпичная труба, но каждый раз в пейзаже чего-то недоставало: появлялась труба – исчезал забор, и наоборот. Наконец приятели цугом вошли в гулкий по-ночному подъезд, поднялись по лестнице, усеивая ступени ломтиками балыка.

Однако к знакомой откуда-то приехали родители и не желали впускать трех нетрезвых мужчин, хотя генеральский сын без устали жал на кнопку звонка с интервалом пять секунд.

Ратмир Андреевич попытался кончить дело по-интеллигентному.

– Извините, пожалуйста, я три часа назад защитил докторскую диссертацию…

– Если вы сейчас же не уйдете, мы вызовем милицию!

А у Валерки Смольникова наверняка бы проскочило… Он раз в гостинице представился: академик Смольников, у вас должен быть мой номер, быстренько, быстренько…

Евсеев оторвал генеральского сына от звонка лишь тем, что сграбастал весь гвардейский караул бутылок, выстроившихся вдоль перил, и поволок вниз. Ратмир Андреевич пытался распоряжаться на правах наиболее бывалого, но даже сами претензии эти не замечались.

Действительность из стройного сюжетного повествования превратилась в серию разрозненных эпизодов. Откуда-то возник ночной снежный парк, и они, приплясывая, как ночные сторожа, пили каждый из своей бутылки, разложив припасы на пышной от снега скамье, на которой обманутый муж, разумеется, тоже имел когда-то любовное приключение. Закусывали все той же многострадальной нототенией с ледком, раскапывая ее в снегу, куда она не уставала вываливаться сквозь все новые и новые дырки в пакетах.

У следующей скамьи, метрах в двадцати, при свете колючих морозных звезд приплясывала другая компания призраков. Ратмир Андреевич, сделавшись дальновидным и многоопытным, не переставал предостерегать от контактов с соседями: «Мужики, запомнили: мы их не замечаем». Но контакты все-таки возникли, и незнакомой женщине уже вручалась бутылка и нототения. Потом некто в черном кожаном пальто, похожий на эсэсовца, тащил ее за руку, и его пальто сверкало под звездами, как антрацит.

– Какого черта! – негодовал контрагент. – Пусть сама идет, куда хочет!

– Не суйся, дурак! – шипел Ратмир Андреевич, взбешенный, что ему снова отказывают в праве даже и на многоопытную осторожность.

Видя, что Евсеев все-таки устремляется следом за кожаным пальто, Ратмир Андреевич ухватил его за шиворот и рванул обратно. Тот перехватил его руку и куда-то исчез, а потом Ратмир Андреевич почувствовал, что его приподняли и, перевернув, прислонили к какой-то мягкой (откуда здесь стена?) стене. Перед глазами вертикально стояло звездное небо.

И вдруг вспомнилось: он, красиво раскинув руки, лежит на спине, с гордым страданием глядя в небо, он убит в безумно смелой атаке, у правой руки – отброшенный в последнем усилии автомат, выструганный из штакетника. И как сладостна была геройская смерть за правое дело!

Как восхитительно было ползти, преодолевая боль в раненых ногах, приподняться на руках, сдерживая стон, и снова упасть, но железнодорожное полотно все ближе, ближе – можно уже обвязываться гранатами…

А после геройских детских игр ничего мало-мальски похожего уже не было, – все время надо было финтить: финтить, чтобы незаметно содрать задачку на экзамене, незаметно притиснуть девицу на танцульках, – потом уже незаметно от жены, нужно было ухитряться вовремя подхватывать из брошюр и вовремя вставлять на совещаниях слова «эргономика», «алгоритм», «оптимизация»…

Ратмир Андреевич перекатился на живот и, зажимая локтем страшную рану в боку, пополз туда, где слышался отдаленный грохот проходящего поезда. Враги были рядом, в ночной тиши далеко разносились их возбужденные голоса, но еле слышные стоны все же вырывались сквозь стиснутые зубы. Иногда свободная рука до плеча проваливалась в снег, он задыхался в его морозной сухости, – но железнодорожное полотно все приближалось и приближалось…