Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 2

Спектакль начинается так: Гамлет (Это, значит, я, который играю роль Гамлета) в чёрном костюме — Гамлет, он в отличие от других всех участников этого спектакля, долго помнит об отце и поэтому носит траур довольно долго и весь спектакль траур этот не снимает. Я одет в чёрное, все остальные — немножечко посветлее, но так как всё-таки — Дания — тюрьма, и в общем там мрачно, погода плохая, всё на исходе дня и ночи, такой серый свет, и один Гамлет как чёрная фигура. И вот перед началом спектакля я сижу сзади у стены и играю на гитаре. Играю всякие всевозможные песни. И когда входят в зрительный зал люди, рассаживаются, гаснет свет, выходят актёры нашего театра (у нас же всегда, вы знаете, перед каждым спектаклем, есть такой ввод в спектакль: вы не приходите, и сразу начинается, а или действие в фойе, или ещё что-то), у них чёрные повязки. Они готовятся сейчас играть трагедию «Гамлет». Они одевают чёрные повязки, королевский траур. Впереди могила, могильщики закапывают туда черепа, приготавливают реквизит, потом все расходятся по своим местам, потом, значит, я выхожу вперёд с гитарой и пою на стихи Пастернака, прекрасные стихи, пою такой зонг, музыку для которого я сделал от себя лично, а потом это дело кончается, и начинается «Гамлет». Вот этот зонг, называется «Гамлет», на стихи Пастернака я написал музыку, я вам сейчас покажу. (Поёт: «Гул затих, я вышел на подмостки…»).

Вот, а потом занавес из одного конца сцены в другой (у нас движущийся занавес в спектакле, сделанный из шерсти, который ходит во всех направлениях и работает как судьба или как просто театральный занавес, как стена, как портьера, он двигается, крутится, сметает людей в могилу, сбрасывает их, сбивает), этот занавес идёт до конца сцены под такой траурный реквием, и начинается собственно трагедия «Гамлет».

Теперь, я прекрасно понимаю, чего вы от меня ждёте, постараюсь не обмануть ваших ожиданий и спеть вам несколько песен. Я покажу несколько песен. Всегда, вы знаете, я начинаю с военных песен, такая у меня традиция. Пишу я много военных песен, и даже получаю письма от всяких людей, которые прошли войну, которые пишут мне: «Не тот ли вы самый Владимир Высоцкий, с которым мы под Оршей были» и так далее… Или: «А помнишь, как у тебя была переломана рука и как мы там…» Я не помню. Дело в том, что мне было тогда всего четыре года, когда началась война, даже три, но мне очень приятно, что люди думают, что это мог написать человек, который прошёл войну. Все спрашивают, откуда это. Все мы, вы знаете, воспитаны на военном материале, у меня семья военная, я всегда, это я всегда рассказывал, и поэтому так много военных песен. А потом ещё, во время таких громадных потрясений, особенно во время войны, необыкновенно ярко раскрываются характеры. И интереснее писать о людях в подвиге, в риске, чем писать просто так. Я сделаю теперь другое, но с большим удовольствием первое. Послушайте, пожалуйста, песню, которая называется «Разведка боем». Эта песня, вы её, по-моему, не слышали, это такая операция была во время войны, что, в основном, добровольцы выходили за передние линии наших окопов, занимали какой-то рубеж и открывали огонь. Немцы в ответ обнаруживали свои огневые точки, а потом их подавляла наша артиллерия. Это было довольно опасно и очень часто кончалось смертью.

Тем, кто пишут записки, я вам так отвечу на этот вопрос: песен много, их около трёхсот, все, конечно, не перепоёшь. Я сегодня стараюсь петь более-менее новые песни, которых большинство из вас не слышали. А вы меня просите петь песни, которые вы слышали. Какой же смысл, лучше новые, правда?

Поэтому я вам спою такую шуточную песню, которая называется «Песенка о слухах». Вы знаете, в газетах статьи в последнее время, что это очень нам здоровье сокращает, жизнь. И те, кто их распространяет, и те, о ком их распространяют, я сам довольно сильно пострадал от этого дела, ну и, совершенно естественно, не мог пройти мимо этой темы и написал такую шуточную песню. Чем я могу с этим бороться? Только песней! Только песней, творчеством своим, больше ничем… (В.В, исполняет песню «Слухи», см. т. I)

Я очень люблю, когда люди откинутся, отдыхают, а я перед ними вкалываю. Иногда начинают спрашивать, какая разница, почему всё-таки эстрадная песня, большой оркестр? Но я всё равно предпочитаю вот это — эту свободу, раскованность и дружественность.

Здесь есть настрой во всех этих песнях, я надеюсь, что вам это нужно, что вы это хотите слушать. А не просто, как выходит в эстрадном концерте человек, которого вы, может быть, и на дух не переносите, а он всё равно перед вами тут. Я сразу почувствую, когда хватит и уйду, а они не могут, потому что им свет глаза слепит, может весь зал уйти, а они всё равно будут петь.

Я не хочу всё огульно охаивать, не подумайте. Некоторых из певцов я уважаю и считаю, что они относятся серьёзно к репертуару, особенно к текстовому, и считаю, что они достойны всяческого уважения. Но, к сожалению, их единицы, очень-очень немного, а в остальном это оставляет желать лучшего, мягко выражаясь. Потому что, когда прислушаешься к тому, что вам поют с эстрады в век информации, когда выплёскивают в глаза и уши столько информации отовсюду, вдруг вам с эстрады говорят: «На тебе сошёлся клином белый свет, на тебе сошёлся клином белый свет, на тебе сошёлся клином белый свет, но пропал за поворотом санный след. Я могла бы побежать за поворот, я могла бы побежать за поворот, я могла бы побежать за поворот, я могла бы, только чего-то там не даёт». Ну вы подумайте! И ещё два автора. Значит, один не справился с очень сложной такой поэзией, значит два их. На мой взгляд, это значит не уважать людей, перед которыми ты пришёл работать. Ну что же им такую глупость петь?! И ещё: «Вот провожают пароходы совсем не так, как поезда…» Я думал, что, может, под этим что-то есть, почитал, нет, вроде просто: не так, как поезда, а самолёты не так, как пароходы. И всё. И зарифмовали, и всем весело, и все довольны. Ну ладно, Бог с ними.

Добрый день, извините за небольшую задержку, но я к вам так торопился, что была встреча с милицией небольшая. Но они решили почему-то, что у меня иностранные номера, и что они имеют дело с человеком нерусским, и поэтому обошлись как-то корректно со мной, ничего не случилось, в общем, здоров и жив остался. Я вот что хотел вам сказать, я не знаю, у вас это мероприятие, да? Наверное, новогоднее, так что, в общем, я — галочка, будем так считать. А, нет? Я знаю, что я очень давно к вам стремился, потому что много лет тому назад (у меня сентиментальное сегодня выступление) я был очень частым гостем в театре, тогда вы ещё были на Маяковской, смотрел все ваши спектакли, они же, говорят, идут здесь. Надо снова посмотреть эти вещи. И ещё к тому же я всю жизнь прожил напротив, когда это здание было просто кирпичной коробкой. Я жил в Большом Каретном. И вот это место, около этого здания… серого, это было самое любимое моё место, которое я очень любил, и весной, в первый день, когда было не слякоть, а чуть-чуть подтаивало уже, девочки начинали играть в классики, я туда приходил, просто стоял, смотрел на людей, которые проходили. Ещё эстакады не было. Наконец-то это здание, эта коробка вашими усилиями вдруг превратилась в такое прекрасное заведение. Я думаю, что и выступление у меня будет сегодня не отработанное. Так что я ничего говорить не буду, потому что вы всё знаете. Если что-то вас заинтересует — пожалуйста, если кто-нибудь из вас знает какую-то песню и захочет услышать её, я с удовольствием спою, ну, это потом, просто так. Потом вот что. Я вас прошу, не нужно аплодировать, потому что это совсем, по-моему, будет странно. Ну, если это будет особенно невмоготу — пожалуйста (смех в зале), но я-то думаю, что вы выдержите.