Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 2

Вед.:Судя по этому всему, вы, наверное, очень цените прямой контакт со зрителем?

В.В.Безусловно, больше всего.

Вед.:И совсем недавно, после того, как Театр на Таганке с таким успехом выступил в Париже…

В.В.Откуда вы знаете, что с таким успехом он выступил? Вед. В газетах было.

В.В.Мне кажется, что как раз именно это не очень широко освещалось в газетах, я думаю, вам очевидцы рассказали? Успех, действительно, был колоссальный: за последнее десятилетие ни один драмтеатр, не только наш, но и в мире, не может похвастаться таким успехом, как таганцы. Пожалуй, только Питер Брук со своим спектаклем, где они играли на трапециях, — это был, по-моему, «Сон в летнюю ночь» — они все играли на трапециях, т. е., у них были актёры, как акробаты.

Вед.:У нас сегодня предмет разговора песня, так вот: три концерта всё-таки было в Париже?

В.В.Было три концерта, да. Значит, очень если коротко: мы сыграли 40 дней подряд несколько спектаклей, которые привезли, я играл там Гамлета, я играл там «10 дней». Мы привезли четыре спектакля, значит, я был занят в половине репертуара. Потом театр уехал в Москву, а я давно уже получил приглашение сделать несколько выступлений в Париже и, чтоб несколько раз не выезжать — с одной стороны, по времени, а потом — накладно — мы решили сделать просто: вот я останусь и сделаем эти выступления. Никто не предполагал, что это будет сделано так. Вообще, я вам скажу, история странная этой поездки. Сначала был вечер поэзии советской, и я попал в число всех приехавших поэтов. Это было 26-го октября, было в громадном зале на семь тысяч человек при громадном скоплении народа. Потом вечер кончился, приехал театр, тут я стал выступать как актёр, а потом уже уехал театр, тут я стал выступать как автор и исполнитель своих песен.

Вед.:В этом же зале?

В.В.Залы были разные. Все три зала были другие. Вот последний зал был очень смешной. Они мне отдали зал, в котором работают начинающие певцы. Он очень остроумно сделан: сцена выдаётся таким мысом — как бы корабль — значит, если мало людей, они в этот сегмент, который образуется перед сценой, сажают всех зрителей, а что происходит здесь, ты не видишь, потому что они почти все сзади тебя. Если людей побольше, они могут немножечко отодвинуть сцену — тогда ты видишь, что тоже вроде полный зал. А если уже полный зал, тогда они совсем её отодвигают. Это сделано, чтоб не травмировать начинающих певцов, у которых иногда в зале бывает два человека, которых он сам пригласил и которые об этом случайно вспомнили. У меня могла случиться даже такая история, потому что расклеили афишки в пятницу вечером (жёлтенькие такие листочки) только в этом районе. Зал назывался Элизе Монмартр, и в первый день у меня оказалось 350 человек, на что никто не рассчитывал, и забегал директор-француз, ничего не понимающий, что я пою, как могло получиться, что больше половины зала людей. Это не может быть — не было рекламы, ничего. На второй день у меня было человек 500, а в третий день мы не пустили то же число людей, что было в зале. Так прошли эти концерты. То есть, я считаю, что они тоже прошли с большим успехом. Во всяком случае, французы говорят, что это — невероятно.

Вед.:Ну, а понимание французской публикой песен?

В.В.Вот тоже: я подумал сначала, что это все больше любители русского языка и русской словесности. Возможно, так оно и было. Но на последнем концерте по опросу — это очень просто делается, там несколько ребят студентов-социологов, они взяли просто опросили — оказалось, что из 960-ти человек, которые заполнили зал в этот день, 600 вообще не говорят и не понимают по-русски. Остальные любят русскую литературу, пришли послушать. Как это было сделано? Был маленький перевод на 20 секунд, я пел в сопровождении своего гитариста, с которым я уже записал несколько дисков, и из симфонического оркестра французского национального оркестра у меня был басист, и я с гитарой. Вот в таком сопровождении. Работал я без перерыва час двадцать, потому что я жутко не люблю делать перерывы, я считаю, что для авторской песни перерывы не нужны, потому что, только установишь контакт с людьми, вот только это вот самое, что не ухватишь ни носом, ни ухом, ни глазом, а каким-то там, я не знаю, подсознанием, шестым чувством, — вот этот контакт, который случился — надо перерыв делать, все пойдут в буфет… я не люблю очень.

Поэтому я такой прессинг устроил — час двадцать. Я успел спеть им около 30-ти вещей, и я вам должен сказать, что приём мало чем отличался от того, что здесь. И знаете почему? Я думаю, ну конечно, нервов больше было — первый раз на чужой аудитории, ещё я узнал, что мало понимают, но, например, на некоторые вещи была реакция сильнее, чем здесь, чем в Москве. Знаете как, «нет пророка в своём отечестве»… Москвичи знают, что я всегда тут, под боком, что можно пойти в театр, слышать и видеть, тем более, что у нас есть новый спектакль, где я пою, «В поисках света» называется. А там они знали, что может быть, никогда больше не придётся послушать, и в благодарность они просто демонстрацию мне устроили за исполнение нескольких вещей, за то, что я перед ними трачусь, за то, что не позволяю себе — они там не знают языка, предположим, вот эти 600 человек — а я с ними общаюсь, как будто бы они полностью понимают всё, что я пою.

Вед: Какие песни французская публика принимала больше, чем остальные?

В.В.Стилизацию обязательно. «В сон мне жёлтые огни» — такая стилизация на цыганские темы. Почему вдруг? Потому что есть пластинка, выходит, они поняли, что это им известно. Это, конечно, они принимали безусловно. Но самое ценное не это. Если по названиям, я вам скажу: «Натянутый канат», песня, по названию которой назван даже диск, принималась лучше всего; песни с напором и отдачей — после которых надо вытирать влагу; и, как ни странно, некоторые вещи куплетной формы, предположим, такая шуточная песня «Ой, Вань, смотри, какие клоуны», т. е. где я имел возможность актёрски чего-то проиграть. Их очень забавляло. Оказывается, у них это не существует совсем, то есть, у них есть кафе-театры, где один человек разными голосами разговаривает, то, что у нас называется пародист, у них называется шансонье, и, оказывается, что слово «шансонье» совсем не означает то, что мы под него подкладываем здесь — бард, менестрель, шансонье. Ничего подобного. Шансонье — это вроде нашего конферансье. Ну так вот, значит, когда они видели, что я меняю голоса и разные характеры представляю, это их страшно забавляло, и я видел, как они сразу хватались за текст (к этому времени пластинка уже вышла), начинали смотреть, в чём же там дело, и запоздало хохотали, когда не надо хохотать. Начинается следующий куплет, а в зале общий хохот, потому что они успели прочитать, чего я там пел. Короче говоря, я не могу что-то особенно выделить. Если они пришли, вы знаете, от зрителя тоже много зависит — зачем человек пришёл. Если он пришёл для того, чтобы потом прийти и рассказать знакомым: «Я такую ерунду смотрел» — он так и смотреть будет. Если он пришёл совсем непосвящённым, тут уж зависит от того, что происходит на сцене. А есть ещё и обратный эффект — изумительный! — когда человек пришёл для того, чтоб ему понравилось. Вот он пришёл на этот вечер, он хочет, чтобы зрелище или человек, с которым он сейчас познакомится, ему понравились, и тебе остаётся сделать вот столько ещё для того, чтобы это случилось. Вот я в Италии это ощущал очень. Итальянцы… они так хотят, чтоб ты им нравился, что тебе ничего не остаётся делать.