Ольга Гладышева - Оползень

Лушка медлила уходить.

— Барыня, я им в гостиной на диване постлала, — нерешительно выговорила она, — хотя вы и не приказывали.

Кася пожала плечами, перевела взгляд на Мазаева:

— Неужели вы могли бы уснуть?

— Это даже необходимо, Евпраксия Ивановна, в моем положении.

В это время в передней послышался шум: вернулся Александр Николаевич, возбужденный, с мороза. Крякая, громко топая бурками, он быстро прошел по коридору.

— Значит, так. Открывайте ставни. Луша, беги! В городе временное затишье. Говорят, в реальном училище с полтысячи арестованных солдат. Казаки перешли на сторону белых.

— Много? — резко спросил Мазаев, сдвинув брови.

— Говорят, сотни две. Из деревень бредут вооруженные отряды крестьян, сам видел. К кому хотят присоединиться, неизвестно.

Он говорил, как рапортовал, четко и весело. Происходящее возбуждало его помимо его воли.

— Возле речки Чигирим у Чепуринского завода укрепились ваши красногвардейцы. Говорят, у них четыре пулемета и орудие.

— Кто говорит? — перебил Мазаев.

— Кто надо, — прищурился Александр Николаевич. — Вас удивляет, что я принес сведения от обеих сторон? Сейчас почайпием, и вы можете отправляться к своим, пока победители, утомившись победами, спят.

Лушка вкатилась с кринкой горячего молока, будто специально ждала.

Они не находили странным, что втроем принялись деловито собирать Мазаева, будто родственника провожали в дорогу.

Он быстро переоделся в свое пальто, проверил пистолет, пристально поглядел на Касю и ушел.

Город стоял в розовой от солнца курчавой курже, будто сады среди зимы зацвели. Деревья застыли, держа хрупкую ношу и боясь уронить ее. Редко когда лениво спустится отдельная снежинка и долго выбирает в воздухе, куда ей приземлиться. Примолкшие галки, будто они голос потеряли, нахохлившись, неподвижно сидели на телеграфных столбах и на проводах. Обычно столь деятельных воробьев не было видно. Всегда общительные и любознательные дворовые собаки угрюмо скрывались в это утро по своим будкам и не показывались оттуда, даже есть не просили.

А обыватели, те вообще словно вымерли.

Белые начали наступление на Чепуринский завод. Среди офицеров угадывалось много японцев.

Казаки артиллерийского расчета смотрели в бинокль на цепочки крестьян, приближающихся к городу.

— Ребята, это ведь они к красным дуют, — догадался один из казаков. — Вон из нашего села, вижу, шабры мои, шесть братьев. Что ж, по своим лупить будем?

— Господин есаул, знаете стишок? «Умный в артиллерии, франт в кавалерии, пьяница во флоте, а дурак в пехоте!»

— Наводи! — раздалась команда.

Есаул, бушевавший вчера в Совете, взял бинокль, разглядывая красногвардейцев.

— Ба, Сенька-то Мазаев ушел! Вот черт ловкай! Садили вчера друг в друга знатно! А японцы-то чего копошатся вместе с нашими?

— Добровольцы, ваше благородие.

— Добровольцы? Сеньку Мазаева бить идут? А ну, садани по добровольцам разок, пока наш резерв в дело не бросили.

— Ваше благородие? — удивился заряжающий.

— По ошибке, дура! По ошибке, мол, не туды запулили, понял? Не пристрелялись! А еще говоришь: «умный в артиллерии»!..

Снаряды, выпущенные казаками, посеяли панику среди японцев. Они бросились назад. За ними обвалом покатилась и белая милиция.

Языков, грозя револьвером, пытался остановить своих подчиненных. Молодняк из казачьей конницы, хохоча, радуясь, что все кончается, пронесся мимо него, крича: «Теперь до самого Китая не остановимся, куда атаман наш поскакал!»

…«Какая польза в крови моей; если нисходить мне во тление?» В такое утро особенно не хотелось нисходить во тление. Припадая на колено и отстреливаясь, офицер, вчера гнавшийся за Мазаевым, сейчас сам бежал среди японцев, методично лупивших через плечо куда попало, в белый свет. Гамовцы неслись мимо на другой берег еланью, насколько позволяла речная наслудь.

Кто-то острым толчком ударил его сзади под лопатку. Он удивленно обернулся посмотреть кто и, подвернув ногу, повалился затылком в снег.

Верхушки прошлогодней осоки щетиной торчали из наметенного уброда и тоже были все в инее, как брови, ресницы и виски убитого. От его падения щетина сухостоя осыпала с себя мертвые семена в неподвижные глаза с вертикальными кошачьими зрачками. Он слышал пресный запах снега и семян, просыпавшихся на его лицо, и мокрый горячий запах собственной крови, толчками бежавшей у него изо рта в снег, образуя в нем медленно растущее вишневое пятно с розовыми краями. Огибая запрокинутую голову, струя добралась до виска и густо окрасила темно-русый пробор.

Красногвардейцы густой цепью двинулись в атаку.

— А ну, по коням! — скомандовал, увидев это, есаул. — Айда до станицы.

Он накричался вчера до боли в горле (приятно было чувствовать себя полномочным представителем, глотку не щадил), потом намерзся, бегая по ночному городу, изголодался, не выспался. А теперь еще можно схлопотать пулю от хорошо знакомого Сеньки Мазаева, который не раз агитировал казачков за Советы. В честь чего это от него пулю получать? Надо выспаться, отъесться… потом поглядим, с кем воевать. Во всяком случае, не с япошками же заодно.

Бросив пушки, казаки умчались. Японцы поспешно переправляли за Амур убитых и раненых.

Чтобы понять эту насмешливую увертливость казаков, которыми некогда престол держался, это как бы даже равнодушие, овладевшее ими к исходу ночи, надобно знать, что причины тут уходят во времена более чем десятилетней давности. Дело в том, что мерзли, посмеиваясь, у артиллерийских орудий, с матерком наблюдали за переодетыми японцами на льду и «пулили» снаряды не «туды» сыновья, племянники и прочие сродственники тех бравых, крепких престолу казаков, части которых в русско-японскую войну непостижимым для правительства образом разложились изнутри и повели себя непредсказуемо, хотя молодцеватой выправкой и преданно вытаращенными глазами всячески выказывали свою прежнюю верность российской монархии.

Участие или неучастие отдельной человеческой личности в явлениях исторического масштаба вполне вероятно никак на этом масштабе не скажется. Выживет ли она или устранится из бытия, масштабов не выдержав, — ни само явление, ни социальная его среда от этого не поколеблются. Но когда в отдельных неприметных человеческих единицах в определенных условиях начнут возникать и складываться такие нематериальные качества, как убеждения, тогда изменение совокупности убеждений на одном конце социального поля очень может отразиться и откликнуться на другом.

Роль, которая выпала на долю забайкальского казачества, была совершенно иной, чем та, которая в европейской России доставила столь своеобразную популярность казачьему войску. Семейские не только поддерживали крамолу революционных рабочих убеждений, но разнесли их в свои отдаленные глухие места, передали их крестьянам и инородцам, которые, как и казаки, имели старые счеты с управлением кабинетских (собственность царской фамилии) земель, тесным кольцом охвативших казачьи и крестьянские земли.