Ольга Гладышева - Оползень

…Запах меда и трав не растаял, когда он вышел. Скрип его шагов по снегу за окном резал ее сердце. Она подошла к зеркалу, взялась руками за раму. В стекле было пусто. Бессмысленно и оцепенело смотрела Кася в пустоту, не удивляясь тому, что не видит своего отражения.

…Ее пальцы скользнули по жесткому суконному воротнику, по холодным щекам и крутым надбровьям, и, чувствуя его руки, сомкнувшиеся у нее на лопатках, она прижалась к его виску, шепча в волосы, в ухо, в наплывающий гул темноты: «Ты будешь всегда, запомни, ты будешь всегда…»

Шуршание крахмального передника Лушки вернуло ее к действительности.

— Чем это пахнет? — резко спросила она. — Ты слышишь?

— Не знаю, барыня, — сипло пролепетала Лушка. — Снегом? Наследили они. Я сейчас подотру.

— Ах, оставь! — гневно сказала Кася. — Сдохнуть бы сейчас, чтоб больше ничего не видеть!

— Как можно? — ответила Лушка, ломая пальцы. — Я сяду. Позволите? Мне дурно.

— Ты еще в обморок упади, барыня ситцевая, — с презрением проговорила Кася, пододвигая, однако, ей стул ногой. — Мне самой дурно. Сдохнуть бы, и все тут.

Она достала из шкафчика флакон с ароматической солью, вдохнула сама и поднесла горничной. Капли пота выступили у той на побледневшем лбу.

— Сдохнуть недолго, Евпраксия Ивановна, — сказала она, со всхлипом втягивая носом из флакона. — Может, еще и успеем. Не знаю, как до утра бы дотянуть. Вы-то вон как с лица переменились!..

Кася ходила по комнате, стискивая руки. Что она натворила, кого она впустила в дом и спрятала? А муж? Господи, что скажет муж? Где он? Она перебежала к окну, приникла ухом. Вдруг он где-нибудь лежит в сугробе, скорчившись от шальной пули? Она стиснула заклокотавшее горло руками: Мазаев услышит. Все моется. Что за человек? Смерть рядом — он моется.

Заскрипели полозья саней. Кася вздрогнула.

— Приехал! — запыхавшись, доложила Лушка. — Я ужинать собрала.

— Пошла вон! — неожиданно для самой себя взвизгнула Кася, трогая дрожащими пальцами виски.

Он вошел, такой усталый, даже не размотав шарфа и не сняв бурки, и сразу почувствовал неладное по ее обреченному лицу.

— Кто у нас в доме? — спросил он, отстраняя ее попытку обнять его.

— Приходил офицер, но все обошлось, — она стала путаться в словах. — В городе — мятеж. Слышишь, стреляют? Я так за тебя боялась.

— Прекрасно, я тронут, — холодно сказал Александр Николаевич. Он что-то подозревал. — Я спрашиваю, кто у нас в доме?

— Александр… — нерешительно начала Кася и остановилась, не зная, как говорить дальше.

Ею овладела странная, совсем неподходящая мысль, что супружество это еще и узнавание, изучение друг друга всю жизнь, и никогда, наверное, это узнавание не будет исчерпано и закончено… Что знала она о человеке, стоящем сейчас перед ней?.. Разве видела она когда-нибудь у него такое безобразное выражение гнева и презрения? Она чувствовала, что сейчас узнает о нем что-то новое и очень важное, и вдруг острое любопытство как бы стороннего наблюдателя обожгло ее. «Ну-ну, давай, покажи себя, — молча торопила она. — Ничего не хочу объяснять этим чужим глазам. В чем я виновата?»

— Имею я право узнать, кто у тебя в доме? — в третий раз повторил он все с той же грубой, застывшей гримасой.

— Я у вас в доме, Александр Николаевич, — произнес Мазаев, отворяя дверь и появляясь в халате хозяина.

— Я счастлив. Что все это значит?

Александр Николаевич будто невзначай взял с полки массивную бронзовую фигурку лежащего оленя.

Лушка задавленно пискнула, втянув голову в плечи.

Никогда раньше он не ревновал жену. Но сейчас багровая тьма застлала ему глаза.

— Александр! — закричала Кася, пытаясь вырвать у него статуэтку. — Это мой олень! Я колю им орехи!

— А у меня его рога?

Они боролись, едва не падая, но еще сильнее страдание, чем боль в стиснутых запястьях, ей причиняла пошлая театральность этой сцены, она чувствовала себя как в дурном водевиле перед двумя изумленными зрителями, и бессвязным шепотом мужу в лицо, что это ее вещь, что он не имеет права брать этого оленя, она умоляла совсем о другом: не разрушать ее уважения, не разрушать себя в ней, не убивать в себе того, что было и ей опорой.

Помутившись глазами, он отпустил ее, и они стояли друг против друга, тяжело дыша, не зная, куда девать руки. Ей хотелось прижать его к себе, как расходившегося ребенка, уже не могущего, не умеющего с самим собой справиться; тогда бы он замолчал, затих задушенно лицом в ее плечо, не разумом, но мышцами, кожей ощущая ее родную власть над ним… Но Лушка, оторопевшая за портьерой! Но Мазаев в махровом халате и сапогах!

— Александр! Как вам не стыдно! — непроизвольно, нервно смеясь, заговорила она по-французски, сама удивившись, как эта невесть где подхваченная фраза застряла у нее в памяти.

— Это недоразумение. Если хотите, я сейчас же уйду, — так же по-французски неожиданно сказал Мазаев. Только его французский был гораздо чище и уверенней, чем у Каси. — Я участвовал в перестрелке. Совет арестован. Угодно вам выдать меня? Сейчас идут обыски. Поступайте, как вам подсказывает честь и благородство.

— Вы… знаете по-французски? — только и мог выговорить Александр Николаевич.

— Я окончил Петроградский университет. Если вас затрудняет мое присутствие, я могу уйти к Промысловым.

— Оставайтесь, — обессиленно махнул рукой Александр Николаевич.

…А коварный, предательский, тонкий запах меда снова возник в комнате, как чья-то ироническая и печальная улыбка.

«Как же было бы славно, если бы он, вернувшись, застал тут Мазаева, а жена сбежала с офицером!..» То, что офицер был при исполнении служебных обязанностей и в сопровождении караула солдат, Кася во внимание не принимала.

Да и что, вообще, невозможно в такие времена? Самое невероятное, самое невообразимое стало возможным в этом взбесившемся мире, в его дикой пляске, где каждый скакал как хотел и как умел.

Ночь длилась бесконечно. Александр Николаевич с Касей сидели на своем дрезденском диване орехового дерева, Мазаев — напротив. На столе горела свеча под колпаком. Неловкое молчание висело в комнате. Только что, впрочем, отужинали так же молча, хотя с большим аппетитом.

Кася вставала, бесцельно перекладывала подушки с цаплями, снимала нагар со свечи.

…Ворвалось с этим полузнакомым человеком в дом что-то неизведанное, беспощадное, будто океан дохнул.

Время от времени доносилась перестрелка. К ней присоединилось несколько артиллерийских залпов.

— Однако! — сказал Александр Николаевич, поднимаясь.

— Сиди, — тихо остановила его Кася, глядя в стол.

— Предположим, — начал Александр Николаевич вполголоса, также глядя на скатерть, — предположим, завтра город сдастся белым. Что вы намерены делать?