Ольга Гладышева - Оползень

— Уйду в подполье, — сказал Мазаев.

— Навсегда?

— О, нет, думаю, очень ненадолго.

Мазаев бросил быстрый взгляд на Александра Николаевича.

— Завидная уверенность, — с усмешкой сказал тот.

Снова замолчали.

Веки слипались у Мазаева. Он устал. Он рад был бы заснуть хоть часа на два. Здесь безопасно. Он это чувствовал. Но хозяева сидят истуканами. Потрясены. Он подавил зевок. Нет, его не выдадут. И неизвестно еще, какова будет обстановка в городе утром. Он твердо надеялся, что много сил эсерам не собрать.

Свеча освещала Касино лицо снизу, искажая его тенями. Тонко вырезанные ноздри просвечивали розовым. Полураскрытые губы пересохли. Казалось, Кася думала о чем-то своем, словно бы ждала чего-то. Вся она была насторожена, хотя старалась держаться спокойно. Взгляд ее был неразличим в черноте глазниц, тонкие волосы на висках еле заметно, легко колебались от теплого воздуха.

«А ведь такая, если ее настроить должным образом, может бомбы пойти метать», — неожиданно подумал Мазаев. Сколько он видывал этаких, нежных, в Петрограде: сегодня комнатка в родительском доме, лампадка, стишки, а завтра — на лихаче с террористами. Откуда у этих барышень авантюризм в крови? Дремлет, дремлет до поры да как выплеснет!..

Он не испытывал удивления, что она его спрятала, — была почему-то уверенность, что иначе она не поступила бы…

Сейчас он зорко наблюдал за Осколовым, понимая его состояние. Он из тех, кто вне политики. Но ему придется выбрать. И очень скоро.

— После женитьбы пошел я в Екатеринбурге в баню, — вдруг заговорил Александр Николаевич.

Кася и Мазаев недоуменно поглядели на него.

— Я ведь женился в Екатеринбурге, и весьма романтично, и, можно сказать, нечаянно.

— Вряд ли нашему гостю это интересно, — наклонив голову, заметила ему Кася.

— Гостю?.. Н-да-с… Но я собирался как раз о другом. Можно?

— Сделайте одолжение, — усмехнулся Мазаев.

— Банщикам, разумеется, была известна перемена моей судьбы. Они меня очень знали и мыли всегда с почестями, то есть по первому разряду. От меня обижены, разумеется, не бывали.

— Александр! Бог знает о чем ты? Что с тобой?

— Уж не смущаю ли я тебя? Давно ли акушерки подобных тем стесняются? Мыльная тема, по-моему, как раз кстати в сегодняшний вечер. Вы, господин Мазаев, хорошо помылись у нас?

— Да, с удовольствием.

— Вот и отлично. Я рад. Но вернемся в Екатеринбург. Хорошо, я пощажу, Евпраксия Ивановна, ваше дамское благородство и не стану распространяться, какие стишки мне банщики отчекушили, на шайках дробь костяшками отбивая, какие поздравленьица, а когда я уходил, завернули мне вместе с бельем в подарок два свежих веника, мочалку новую и мыла кусок. «Воротничок, — говорит, — у шубки подымите, ветрено нынче! И на приступочке не осклизнитесь!» Мы очень смеялись.

— Пьяны были, оттого и смеялись, — с неприязнью сказала Кася.

— Никак нет, мадам. Вовсе трезвы. Просто веселы и добродушны. А к чему я веду?.. Скажу. Я вспомнил сейчас про это и думаю: а вот теперь, после того как мы постреляем друг в друга с охоткою, куда наше простодушие и озорство денется? Как изменимся, как сделаемся подозрительны и угрюмы!

— Да вы ни в кого и не собираетесь, кажется, стрелять, Александр Николаевич? — вставил Мазаев. — Вам можно оставаться и добродушным, и не беспокоиться.

— Да! Я не буду стрелять! — с вызовом сказал Осколов. — Не хочу! И не считаю нужным.

— А вас никто и не просит.

— Тогда какого же черта вы здесь? — вспылив, вскочил он с места.

— Перестаньте! — вскрикнула Кася. — Ради бога, Саша, прекрати. Не мучьте меня.

— Извините, — сказал Мазаев.

Александр Николаевич молча сел. Обхватил колено руками, отвернулся.

Опять воцарилась тягостная неловкость.

За стеной в гостиной Лукерья, тоже не ложившаяся всю ночь, вдруг заиграла на пианино «Собачий вальс», спуталась и бросила.

Александр Николаевич насмешливо фыркнул.

— Я все не соберусь спросить, — прервал молчание Мазаев, — как там с моей заявкой?

— В отношении промышленной добычи бесперспективно, — после паузы ответил Осколов.

— Да? — взгляд Мазаева стал пытливым. — И все?

Александр Николаевич опустил глаза. Сказать, что ли, ему про аквамарины?.. А ну его ко всем чертям! Знает он сам про них или не знает? Скорее всего, не знает. Впрочем, это все равно. Какие теперь аквамарины!..

— Не понимаю, — время спустя проговорил он, — что вас, вообще, заставило подать ее? Для легализации, что ль?

— Допустим, — нехотя подтвердил Мазаев. — Хотелось выбиться из бедности.

Александр Николаевич пропустил эту колкость мимо ушей. «Вот кому идти в Бобруцкой, кому в Нерчинский заво-од», — загудел он себе под нос песню, какую любили певать рудничные.

— А я надеялся, может, повезет, — притворно вздохнул Мазаев.

Александр Николаевич нетерпеливо встал:

— Утро уже. Пойду все-таки посмотрю, что делается в городе.

Он перехватил тревожный взгляд Каси:

— Ничего со мной не случится, не бойся! Стрельба, слышно, совсем кончилась.

— Вы всю ночь не спали из-за меня, Евпраксия Ивановна, — улыбаясь, сказал Мазаев, едва закрылась за Осколовым дверь. — Идите отдыхайте.

— Как вы совестливы и тактичны! — с упреком откликнулась Кася. — Не хитрите со мной. Вы ведь вполне допускаете, что сейчас придут вас арестовать, и хотите, чтоб это происходило без меня. Чтоб я не видела, да?

Он не ответил, только глядел на нее весело и дерзко. Да, допускаю, говорили его глаза, и не боюсь. Но счеты сведем без дам.

— Вы можете нам верить. — Она убеждающе покачала растрепанной головкой. — Мы дождемся Александра, узнаем обстановку, напьемся чаю… А так я вас не отпущу.

Он опять, как давеча, засмеялся. И она засмеялась. Ей стало легко с ним, легче, чем в присутствии мужа.

— Мы запалим сейчас с вами новые огни. Несите сюда этот большой подсвечник. И прикажем подать свежих бутербродов, хотите?

Их тени столкнулись на стене, соприкоснулись носами, когда они, раздвигая приборы с остатками ужина, устанавливали старинный медный шандал.

— Хорошо, не он попался под руку господину Осколову, — пошутил Мазаев.

Кася опять засмеялась, хотя чуть принужденно. Она незаметно, бегло оглядела его хорошо вылепленную голову в кудрях, ссадину на виске, сжатый рот и интеллигентные мускулистые руки… Что его-то заставило связаться с бунтующими рабочими? Почему в него, образованного человека, стреляют какие-то одичалые казаки? А тот офицер тоже бы стрелял, если бы нашел его?.. Прямо здесь — стрелял? Среди ковров, синих китайских ваз и вышитых шелком цапель?

Вошла горничная.

— Что? — вздрогнула Кася.

— Я пальто им зашила, — кивнула Лушка на Мазаева.

— Умница! — с облегчением одобрила ее Кася.